Он наклонился, заглянул ей в лицо и, видя, что глаза ее полны слез, из деликатности отвел взгляд. Но слезы не брызнули из черных глаз.
- Не обращай внимания, - сказала она. - Я просто идиотка.
Начался спуск. Красавчику было грустно. Он умел грустить, не доискиваясь причины своей печали. Он только сказал вполголоса:
- Il cuore mi pesa.
- Что ты сказал? - спросила Пьеретта.
- Ничего, так, - ответил он. И через минуту добавил: - Есть такие вещи, которые невозможно выразить на французском языке.
Пьеретта попыталась улыбнуться.
- Все можно выразить на французском языке, надо только знать его.
- Давит на сердце, - сказал он.
Она поправила:
- Тяжело на сердце. У обоих нас тяжело.
Они пошли кратчайшей дорогой, через луга. Пьеретта думала о том, что завтра надо мобилизовать товарищей на борьбу против увольнений, о которых ей сообщил в своем письме Филипп Летурно; это сообщение подтвердил и Нобле, вернувшийся в субботу из Лиона. (Однако Нобле ничего не сказал о тех шагах, какие он предпринял, отправившись вместе с Филиппом к банкиру Эмполи.)
Нобле знал, что отец Пьеретты ходил к исповеди, и поэтому при первом столкновении с заведующим личным столом ей пришлось собрать все свое мужество. С тех пор так много было схваток, в которых закалилась ее гордая душа, что теперь она уже нисколько не боялась скорбно-иронического взгляда, оживлявшего иногда рачьи глаза старика Нобле.
Прежде чем созвать общее собрание, надо будет поговорить с одним, с другим, узнать настроение рабочих. Начать с Маргариты... Она, конечно, заявит сперва: "Что ты все о других печалишься?" Маргарита только и думает, как бы ей удрать в Париж: там у ее родственников своя молочная, и они обещали взять ее в лавку, когда их приказчик устроится на другое место. Маргарита уверена, что в Париже она непременно найдет себе мужа, который подарит ей свое любящее и верное сердце, холодильник, манто из цигейки и, может быть, даже автомобиль. Ведь теперь на фабрике в Клюзо работают лишь те, кто не может бежать отсюда, - по большей части женщины и девушки.
Из мужчин те, кто посмелее, нанялись на строительство гидроэлектростанций в соседние департаменты - там заработная плата в пять-шесть раз выше, чем на текстильной фабрике в Клюзо. Другие пошли на металлургические заводы лионского промышленного района. Менее решительным удавалось после многих хлопот и терпеливого выжидания поступить на казенную службу в почтовое ведомство, в жандармерию, на железную дорогу. На фабрике оставались только рабочие, женившиеся на крестьянках из окрестностей Клюзо, как, например, Жюстен, муж Эрнестины, но они не отличались боевым духом, так как имели в деревне и кров и пищу; да еще оставались тут люди вялые, слабохарактерные, вечно откладывающие серьезные решения "до завтра", потому что сегодня голова трещит от вчерашней выпивки. Как раз таких людей дирекции легче всего уговорить, что частичные увольнения производятся в интересах самих же рабочих и не следует противиться такой мере. "А иначе, - скажет им Нобле, - правлению АПТО придется уволить всех, потому что фабрика работает в убыток". У женщин больше боевого духа. Но разве мало найдется таких, как Маргарита, которых надо еще убедить, что бежать им некуда, да и бесполезно. Вот о чем думала Пьеретта, и, чем ближе она подходила к Клюзо, тем больше ее мучила тревога.
Они быстро спустились с горы, не обменявшись ни словом. Дошли до виноградников, которые давали такое же кисленькое вино, какое выделывали крестьяне в Гранж-о-Ване. Было шесть часов вечера. Жара еще не спала. Рабочие, которым завтра утром надо было идти на фабрику, сейчас мотыжили землю на "своем крошечном винограднике. Почти у каждого рабочего был свой крохотный виноградник. Одни получали его в наследство, другие - в приданое за женой. Вино им обходилось дешево - расходовались только на химикалии для борьбы с вредителями. В кабаках за местное вино брали тоже недорого: по двадцать - двадцать пять франков за литр; кабатчики покупали его контрабандой у мелких виноделов. Итак, каждому было по карману напиваться ежедневно.
Перед дверьми подвалов, где хранилось в бочонках вино последнего урожая, галдели пьяницы, отчаянно размахивая руками.
- Проклятое вино! - сказала Пьеретта, стискивая зубы.
- Когда на душе легко, и вина немножко выпить неплохо, - сказал Красавчик.
Они подходили к рабочему поселку.
- Я устала, - сказала Пьеретта, - отложим урок до четверга.
4
В то самое время, как Пьеретта и Красавчик подходили к городу через виноградники, Эмили Прива-Любас подъезжала к нему на машине по шоссе. В субботу утром она получила наглую записку Натали. Она подождала до воскресенья - до середины дня, надеясь, что Бернарда Прива-Любас хитростью привезет ее падчерицу в Лион. В пять часов, видя, что никто не едет, она решила сама отправиться в Клюзо посмотреть, что там происходит. Ей было необходимо получить от Натали доверенность, чтобы добиться от правления АПТО увеличения капиталовложений, при котором большинство акций оказалось бы в руках Эстер Дюран де Шамбор и у нее самой.
Эстер нервничала. Ее муж неохотно вкладывал деньги во французские предприятия, считая, что в стране, где столько красных, капиталам грозит опасность, и она боялась, что он Передумает. Она бомбардировала Эмили телеграммами и то и дело звонила ей по телефону через Атлантический океан.
Весь городок немедленно узнал о приезде мадам Эмили, ибо такого автомобиля, как у нее, не было больше ни у кого. И во Франции и в Америке она разъезжала в "роллс-ройсе" старого образца, с высоким кузовом. Лет десять назад она прочла в американском журнале, что отличительными признаками английской аристократии являются превосходное, но непременно перепачканное дорожное пальто и "роллс-ройс" старомодного образца. Такие сведения она усваивала мгновенно и тотчас применяла их на практике. Ей хотелось, чтобы никто (особенно в Америке) не считал ее выскочкой, и важно это было по следующим соображениям.
Во-первых, опорой всем планам мадам Эмили было ее родство, вернее, свойство с семейством Дюран де Шамбор, предки которых эмигрировали из Франции во время войны за независимость; все семейство Дюран строго соблюдало аристократический стиль, особенно женщины, безжалостным оком подмечавшие малейший промах.