Внезапно приборная доска, казалось, взорвалась, и на Хаббарда посыпались осколки стекла. Пуля пробила в ней отверстие и застряла в лабиринте циферблатов.
Но «Штука» уже рванулась вперёд, причём довольно резво. Хаббард безрассудно потянул штурвал назад. Он знал, что стартовать с холодным двигателем, даже не притворяясь, что он прогрет, было опасно. Но они должны были уйти из-под этого убийственного наземного огня.
Деревья на дальнем конце поля внезапно ушли вниз, и Хаббард понял, что они уже в воздухе. Мотор кашлянул, а затем снова загудел. В заднем отсеке всё ещё стрекотал пулемёт.
Хаббард развернул самолёт и посмотрел вниз через стекло фонаря. Пилоты, как муравьи, разбегались по своим самолётам. С радостным воплем американец довернул «Штуку» и спикировал.
Индикатор воздушной скорости был разбит. Хаббард не мог определить, с какой скоростью они летели. Но, казалось, всё ушло у него из-под ног, когда самолёт, как метеор возмездия, с рёвом устремился вниз.
Он начал выравниваться, когда его пикирующая «Штука» вышла в конец ряда самолётов на лётном поле. Он нажал на спусковую кнопку на штурвале. Пулемёты на крыльях злобно заплевали сталью, а пулемёт Григсби вторил им смертоносными очередями.
«Штука» пронеслась вдоль ряда самолётов, поливая поле из всех стволов. С диким воплем Хаббард развернулся, чтобы вернуться. Только тогда он увидел человека, стоявшего на крыше караулки. Мужчина, одетый в британскую военную форму, стоял у пулемёта и махал им своей фуражкой, приплясывая от радости. Его рот был открыт, и он что-то кричал, но они не могли его услышать.
Откуда-то снизу донеслось «ак-ак-ак». Высоко над ними разорвался снаряд, словно цветок, расцветший в небе. Снова раздалось «ак-ак», и Хаббард поставил «Штуку» на хвост и набрал высоту.
Лишь однажды он оглянулся — его взгляд был прикован к караулке. На его крыше рядом со своим пулемётом распростёрлась одинокая фигура. Человек в британской военной форме отыграл свой последний раунд за Англию.
«Ак-ак-ак» всё ещё раздавалось, но «Штука» уже была вне их зоны досягаемости и быстро удалялась. Хаббард окинул взглядом небо впереди и заметил далеко на западе чёрную точку. Это был «Дифайэнт», стремящийся к английскому побережью.
— Если бы у меня только были бомбы! — с чувством выругался американец. — Я бы их точно всех скосил.
Из заднего отсека показалась рука Григсби и схватила его за плечо.
— Ты видишь «Дифайэнт»?
— Конечно, вижу, — ответил Хаббард.
— Ты не должен был терять там время, — обвинил его Григсби. — Это был глупый поступок. Мы должны догнать «Дифайэнт». Мы должны догнать его до того, как он достигнет Лондона!
— Если бы мы не обстреляли их, они были бы у нас на хвосте, — начал защищаться Хаббард. — Они подняли бы самолёты в воздух в течение минуты. Я бы предпочёл потратить немного времени на то, чтобы остановить их до того, как они начнут, чем сражаться с ними после того, как они начнут.
— Как быстро мы можем лететь? — нетерпеливо спросил Григсби.
— Я не знаю. Обычно он не такой быстрый, как «Дифайэнт». Но ты сказал, что «Дифайэнт» начинён взрывчаткой.
— Взрывчаткой, — огрызнулся Григсби. — Взрывчаткой для дома номер десять по Даунинг-стрит.
— Мы его догоним, — мрачно сказал Хаббард.
Он надавил на ручку дросселя, но та и так была сдвинута вперёд до упора. Вой «Юмо» перешёл в рычание, смешанное со свистом воздуха, проносящегося мимо фюзеляжа.
— Слушай, — крикнул Хаббард Григсби. — Кто был тот парень на крыше?
— Его звали Томпсон, — сказал Григсби. — Он был одним из арьергарда в Дюнкерке. Был отрезан и остался в тылу. С тех пор он в одиночку вёл небольшую личную войну. Ему тоже многие помогали. Крестьяне прятали его, доставали бензин для мотоцикла, который он украл, тайком приносили ему боеприпасы. Он сделал жизнь фрицев невыносимой.
— Он был тем парнем, который обстрелял фрицев, схвативших меня, — подумав, решил Хаббард. — Хороший человек.
— Я подсказал ему, — сказал Григсби. — Ему нравились такие мелкие поручения. Я даже подумал, что тебе, возможно, удастся сбежать. Сам я не мог рисковать.
— Конечно, — сказал Хаббард.
Прищурившись, он наблюдал за «Дифайэнтом». Казалось, они догоняли.
— Может быть, — крикнул он Григсби, — нам следовало что-нибудь сделать для бедного старины Томпсона. Попытаться спасти парня. Остаться и прикрыть его отход.
— Мы не могли терять время, — отрезал Григсби. — То, что мы делаем, важнее жизни Томпсона. Томпсон знал это. Я объяснил ему всё, хотя в объяснениях не было необходимости. Томпсон решил, что он всё равно живёт взаймы. Думал, что, на самом деле, его должны были убить в Дюнкерке. Он жил только ради одного — чтобы убивать нацистов. Сам он жить не хотел. Он слишком многое повидал в Дюнкерке.