– Гм… – задумчиво тянула Иоланта, снимая с моего пиджака сине-черный волос. – Странно: ведь я рыжая?
– Гм… – рассматривала Фьора рыжий волос, снятый с моей груди. – Откуда он? Ведь у меня волосы как воронье крыло!
Но те, кто любят, – слепы. Они верят. Я тоже горячо любил и глубоко уважал их обеих, но оставался зрячим потому, что больше всего на свете любил серую неопрятную женщину в очках, с толстым томом «Капитала» под мышкой – богиню социальной революции и классовой борьбы. Я никогда не был у нее на поводу – я бежал за ней добровольно. «Я не виноват», – то и дело повторял я себе. «Я делаю это не для себя. В конце концов борьбы без жертв не бывает, и все втроем мы просто жертвы. Я не меньшая, чем они. Нет, большая! Я – воин и герой!»
По ночам я возвращался от графини Фьореллы поздно, часа в три-четыре, и дома в своей спальне переворачивал в темноте тяжелые стулья.
– Когда вы вернулись, милый? – спрашивала наутро жена.
– В двенадцать!
– Я не встретила вас, простите!
– Вы не здоровы, Иола, и я прощаю вас раз и навсегда. Спите спокойно!
И ночи в двух постелях продолжались – в одной я спал как муж, в другой – как помолвленный жених. Наконец, настало страшное мгновение: я потребовал от Фьореллы доказательств бесповоротности ее выбора. Она принесла какой-то пустяк.
– Нет, этого мало, – сказал я ей потом. – Мост за собой надо сжечь дотла.
– Но я – честный человек. Я люблю свою родину. Вы хотите сделать из меня шпионку и предательницу?
– Нет. Патриотку. Но другой страны.
Я помню этот вечер: розовые лучи освещали ее сбоку. Она стояла выпрямившись и мяла в руках платок. Розовую окраску одной щеки только подчеркивала мертвенная бледность другой.
– Нас разделяет огненная черта, мы говорим через нее, из двух миров. Сделайте смелый шаг. Мы должны быть вместе на жизнь и смерть!
И через несколько дней она ухитрилась привезти пакет, в котором оказались все шифровальные книги посольства, умоляя:
– Только на час! На один час!
Я посмотрел на это искаженное лицо и содрогнулся.
Товарищ Гольст похлопал меня по плечу.
– Ждите орден. Успех необыкновенный! Фотографии удались на славу!
Дней десять спустя я получил от него вызов. Несся, не чувствуя под собой ног.
– Э-э-э… – начал мямлить товарищ Гольст. – Вы понимаете… Вы знаете…
– Дав чем дело? Говорите прямо! – взорвался я, почувствовав недоброе.
– Москва ответила одним словом: «Законсервировать».
Я сел на стул. Сжал сердце руками. Мы помолчали.
– Я живой человек, не рыбный фарш, – сказал я хрипло. – Что значит законсервировать линию, добытую трудом трех лет?
Резидент вяло махнул рукой.
Во мне кипела ярость.
– Я опоганил три человеческие души – любовницы, жены и свою собственную. Три года я делал подлость, и теперь, когда для Родины добыл желаемые секреты, вы мне отвечаете: «Не надо!» А где все вы были раньше?!
Резидент пожал плечами и вдруг криво усмехнулся.
– Они напугались. Вы разве не поняли?
– Да, я ничего не понял. Если я не боюсь здесь, то чего же им дома бояться?
Резидент злорадно зашептал, перегнувшись ко мне через стол и косясь на запертую дверь:
– Они боятся, что когда начнут читать сообщения московского посольства, то неизбежно установят учреждение и лицо, выдавшее наши секреты. Поняли? Нет?
Я оторопел: у меня все завертелось в голове. И все же я ничего не понял.
– Ну тем лучше! Поймают предателя! Для этого мы и работаем здесь!
– А если он сидит в…
Тут резидент взглянул в мое лицо, на открытый рот и опомнился. Засмеялся. Протянул мне сигарету. Начал говорить о другом. Случай был будто бы забыт.
Но эту страшную историю я не забыл, и жена впоследствии напомнила мне о ней чрезвычайно больно»13.
И еще несколько строк авторского комментария.
«Начав писать о своей работе в разведке, я решил описывать действительные факты так, чтобы при проверке они оказались ложью и навели бы проверяльщика на неверный след. Во-первых, действие перенес в разбитые и побежденные страны – в Италию Муссолини и Германию Гитлера или страны, где изменился режим, например, в Чехословакии. Таким образом, буржуазные правительства западных стран никогда не смогут использовать мои воспоминания как основание для расследования или протеста. Во-вторых, все иностранные фамилии заменены. Я стал перебирать классиков, и у Шиллера нашел подходящую фамилию для одной женщины, перед которой и теперь, сорок лет спустя, готов стать на колени и просить прощения, – графиня Империали; о ней я писал раньше. Для одного мужчины я взял фамилию итальянского композитора Вивальди. Графа, найденного для нас Гришкой, назвал Эстергази, и хотя он был венгр, в действительности его фамилия звучала иначе. И так я поступал во всех случаях… Наши советские имена и фамилия подлинные. Пепик, Эрика, Клявин, Берман, Базаров, Малли и др.»14
ВМЕСТЕ ПРОТИВ ФАШИЗМА
В 30-е и 40-е годы, работая по «германскому направлению», советская разведка обратила внимание на интеллигенцию – ученых, военных, политических и государственных деятелей, специалистов, позиция которых, поступки и высказывания отличались известной противоречивостью. Как показал анализ, с приходом к власти фашистов расхождения между воинствующе-консервативными, профашистскими кругами и умеренным, либерально-пацифистским крылом правящих классов резко обострились. Они просматривались во всех слоях творческой интеллигенции. Идеология, цели и интересы фашистов оказались неприемлемыми для многих прогрессивно настроенных людей, воспитанных в духе буржуазно-демократических традиций и культурных ценностей западной цивилизации. Писатели, ученые, деятели искусства искали спасение в эмиграции.
Советская внешняя разведка вскрыла, верно оценила и успешно реализовала в профессиональном плане противоречия в среде интеллигенции. Так, на идейной основе стали сотрудничать с Москвой талантливые и мужественные люди – Арнольд Дейч (Стефан Григорьевич Ланг), Арвид Харнак, Харро Шульце-Бойзен, Ким Филби и другие.
А. Харнак попал в поле зрения советской разведки в 1932 году. Доцент Гессенского университета, выходец из старинной и известной семьи прибалтийских немцев, он симпатизировал социал-демократам. Находясь в 1924-1928 годах в США, Харнак близко познакомился с рабочим движением, набиравшим силу перед катастрофическим кризисом начала 30-х годов. Его социалистические убеждения окрепли. После возвращения на родину он вступает в «Союз работников умственного труда», контролируемый компартией Германии, приезжает с экономической делегацией в СССР. После прихода к власти фашистов начинает сотрудничать с советской разведкой.
Арвид Харнак и Шульце-Бойзен составили костяк выдающейся группы советской агентуры в Германии. В нее входило более сорока интеллектуалов, разделявших антифашистские убеждения, многие из них принадлежали к аристократическим кругам.
Доктор юридических и философских наук Харнак и обер-лейтенант авиации, сотрудник 5-го отделения оперативного отдела штаба ВВС Германии Шульце-Бойзен объединили вокруг себя высокопоставленных чиновников и лиц свободных профессий. Среди них были писатель-коммунист Адам Кукхоф, изобретатель Ганс-Генрих Куммеров, конструктор Карл Беренс, скульптор Курт Шумахер, журналист Джон Грауденц…
Сам Харро Шульце-Бойзен располагал обширными связями в командовании вермахта, окружении Геринга, в штабе ВМФ, был знаком с племянником Браухича, получал информацию от референта по русским делам при внешнеполитическом отделе нацистской партии.
Высокий интеллектуальный уровень и широкий круг общения позволяли этим людям добывать политическую, экономическую и военную информацию стратегического значения. Они сообщали о планах подготовки похода на Россию в 1941 году. О направлении главного удара, целях и объектах бомбардировок в СССР. О подлинных потерях немецкой армии на первом этапе войны, о запасах германского стратегического сырья. Местонахождении ставки Гитлера. О провале на Балканах английской разведывательной сети…