– В 1966 году после знаменитого побега из лондонской тюрьмы Уормвуд Скрабе Вы, как писала тогда английская печать, будто провалились сквозь землю. Можно ли сейчас сказать, куда же Вы, собственно, провалились?
– Первые четыре дня после побега я жил буквально в пяти минутах ходьбы от тюрьмы, в заранее подготовленной квартире…
– …и смотрели, как позже вспоминал ваш товарищ Шон Берк, телевизор. Срочно прервав программу, Скотланд-Ярд показывал вашу фотографию двендацатилетней давности…
– Затем программу прервали еще раз – в картотеке тюрьмы обнаружили снимок, сделанный в июне 1965 года. На этом снимке я был без усов и совершенно не похож на себя с той, первой, фотографии…
Спустя несколько дней я перебрался на другую квартиру, подальше. Скрывался там три месяца, а потом, спрятавшись в микроавтобусе, выбрался из Англии. В Берлине, у пограничной заставы ГДР, попросил соединить меня с советским представителем. После этого вскоре я был в Москве.
Напомню, какая волна сенсаций захлестнула в те дни английскую прессу. «Таймс», 25 октября 1966 г.: «Вероятнее всего, Блейк использовал частный самолет и улетел в Ирландию. Там он скрывается и ждет момента, когда сможет продолжить дорогу в Россию». «Дейли экспресс»: «Блейк скрылся на польском судне «Баторий». «Ивнинг стандард»: «Блейк ушел через Бельгию в Берлин, а оттуда в Прагу и Москву. Всю операцию, обеспечивала чехословацкая разведка». «Ивнинг ньюс»: «Блейк находится в советском посольстве и переодетым уедет из Британии». «Дейли миррор», 27 октября 1966 г.: «Блейк уже давно в Южной Америке и ожидает выгодный момент, чтобы уехать в Россию».
– В 1970 году мир узнал о том, что Вы в Москве и награждены орденом Ленина. Расскажите, пожалуйста, товарищ Блейк, что было потом, ведь прошло уже 18 лет…
И после тех восемнадцати лет прошло еще почти пять. Я ищу в своих бумагах старую запись нашего разговора. Вот она: вопросы, ответы, реплики… Так хотелось бы услышать его живой голос, но кассеты в «Социалистической индустрии», где я тогда работал, выдавали буквально по штукам, на одну запись накладывалась вторая, третья, на давнее интервью – новое… Так исчезла и та сентябрьская запись 1988 года, сделанная в тесном кабинете на улице «Правды». Джордж, моложавый, энергичный – никак не дашь ему шестидесяти лет – отвечал раскованно, часто смеялся…
– Думаю, моя жизнь сложилась удачно. Правда, первая работа, которой я занялся в Москве, меня не очень устраивала, потому что это была работа на дому, не хватало общения с людьми. Вскоре мне предложили трудиться в коллективе. Вокруг интересные, приятные люди, и я до сих пор работаю вместе с ними. Рад, что познакомился с обыкновенными людьми и через мою жену, и через сына.
Зимой каждую субботу и воскресенье мы вместе катаемся на лыжах, стараемся как можно больше быть на природе. Очень люблю природу. Люблю читать, слушать классическую музыку – Генделя, Баха, музыку XVII-XVIII веков. С большим удовольствием хожу в театр, особенно на русскую классику – Гоголя, Островского.
И вот еще что хочу сказать: я на себе почувствовал радушие и гостеприимство русского народа. Ваши люди тепло, душевно, тактично относятся к иностранцам, которые живут среди вас. Эта благожелательность очень облегчает жизнь, и мне она здорово помогла обосноваться здесь среди советских людей.
– Как Вы, кадровый английский разведчик, пришли к самому главному выбору в своей жизни?
– Очень трудно коротко ответить на этот вопрос. Но попробую.
Я родился в Голландии, мать моя голландка, отец англичанин. Получил религиозное воспитание и в молодые годы был весьма набожен, даже хотел стать пастором протестантской церкви. Потом пришла война, оккупация. Я связался с подпольем. В сорок втором, спасаясь от ареста, через Францию и Испанию бежал в Англию, служил на флоте, в разведке. Постепенно взгляды на жизнь менялись, особенно отношение к религии.
После войны вся деятельность английских спецслужб была нацелена против Советского Союза как вероятного противника. Меня направили в Кембридж изучать русский язык, русскую историю.
Конечно, во время войны я, как и другие антифашисты, восхищался героической борьбой советского народа. В то же время мы боялись коммунизма.
В этой связи вспоминается один эпизод, характерный для атмосферы того времени. Когда зимой 1942 года советские войска перешли в наступление, на голландско-немецкой границе появился плакат. Там было написано: «Хальт, Тимошенко, здесь начинается Голландия». Вот таким было отношение к Советскому Союзу в ту пору, таким было оно и у меня.
В Кембридже русский язык и литературу нам преподавала женщина, вышедшая из семьи петербуржских англичан. В Петербурге издавна жили поколения за поколением английские купцы, ее отец был из этой среды, а мать – русской. Она внушила нам, студентам, интерес к России, российскому искусству, истории. Это один важный момент.
А второй – вот какой. В программу моей подготовки как разведчика, английского разведчика, входило изучение классиков марксизма-ленинизма. Я читал Маркса, Энгельса, Ленина и пришел к убеждению, что это учение не так уж плохо, как его представляют, что коммунисты хотят создать царство справедливости, где все люди равны, где нет бедных и богатых. Создать не чудом, как Христос, а своим трудом, своими руками. И что именно русский народ, советский народ взялся это сделать. Так я пришел к мысли, что надо помогать Советскому Союзу в его великой цели, а не мешать. Потому что это дело огромной важности для всего человечества, а не только для Советского Союза.
Так говорил Джордж Блейк, и так я дословно передаю его слова, нравятся они кому-нибудь в пост-коммунистической стране или нет. Этот человек работал для нас, напомню, не из-за денег. Есть нечто в мире, что дороже любых денег. Но послушаем Блейка дальше…
– Вот это основная мысль. Это было, конечно, очень трудное решение, можете себе представить. Есть страна, в которой ты живешь, есть родные, которые будут страдать. Но в конце концов я решил, что общие интересы выше национальных и личных, и в конечном счете это благо и для национальных интересов. Вот так я и пришел к убеждению установить контакт с советской стороной. Это было в 1953 году, тогда я стал практически работать на Советский Союз.
– После войны в Корее?
– Да.
– Я был там в командировке, мне очень понравилась эта страна, народ. Как много перенесли они во время войны, о которой, к сожалению, так мало сейчас знают…
– Все, что я вам сейчас рассказал, выкристаллизовалось во время корейской войны. Я видел, как американские бомбардировщики буквально стирали с лица земли корейские деревни, города. Разрушений там было гораздо больше, чем во время второй мировой войны в Германии. Как западный человек я чувствовал и свою вину – и это чувство разделяли многие из тех, кто был рядом со мной, – вину за то, что такая могучая техника используется против мирного человека. «Летающие крепости» против фанз. Люди рыли ямы, пещеры, жутко было видеть их страдания. И я спрашивал себя: что нам нужно в этой стране? На чьей стороне я должен сражаться?
– Ваш самый счастливый день?
– О! Самый счастливый день (смеется). Самые счастливые дни в моей жизни – и во время мировой войны, и во время войны в Корее, и после побега – когда я мог встретиться со своей мамой и сестрами. Это были для меня очень счастливые дни.
– После побега? Значит, она приезжала в Москву?
– Да, она не раз приезжала в Москву.
– А самые горькие?
– Самое трудное время – аресты и плен в Корее. Это тоже случалось несколько раз в моей жизни (смеется). Моя жена всегда сравнивает меня с одним из героев «Золотого теленка», который сидел при всех режимах…
– Фунт?
– Да, он сидел при разных императорах, а я в разных странах. У немцев, испанцев, корейцев, у англичан. В общей сложности девять лет своей жизни провел в тюрьмах…
– Когда Вас английский суд приговорил к 42 годам заключения, вы верили, что дождетесь освобождения?
– Услышав о 42 годах тюрьмы, я улыбнулся. Этот срок казался таким невероятным, за эти годы столько могло произойти, что я считал его просто нереальным. Если бы меня приговорили к 14-15 годам, это произвело бы на меня большее впечатление, чем 42 года. И, конечно, такой длительный срок – самый лучший стимул, чтобы…
– …постараться сократить его.