На лице Стивенсона застыла скорбная гримаса.
— Своей выдумкой, Фред, ты переплюнул самого барона Мюнхгаузена.
— Что? — как ужаленный почти вскрикнул Фред.
— Все это — детский лепет. Бомба обнаружена. Она уже сфотографирована. По ее обезвреживанию ведутся работы.
Фред медленно опустился в мягкое кресло и продолжал таинственно, почти шепотом:
— Милый Джо, ты только представь себе, как сразу же, через полчаса после этого гигантского взрыва, «Голос Америки» поведает об этом всему миру… Этой лжеинформацией, которую подхватит ряд государств, мы внесем большую сумятицу в умы всех тех людей мира, которые обращают с надеждой свои взоры к Москве и к политике Московского Кремля. Вот что требуется доказать, мой терпеливый ученик. Задача ясна? — Фред протянул руку к бутылке, но ее твердо отстранил Стивенсон:
— До тех пор пока эта сверхсекретная информация не уйдет куда следует, мы не выпьем ни рюмки! — Стивенсон поставил коньяк в бар и закрыл его на ключ.
Тон, которым были произнесены последние слова Стивенсона, убедил Фреда. Он был доволен впечатлением, произведенным на Стивенсона его планами, ради которых он ранее обусловленного срока вернулся из Ленинграда.
— Задача разрешима? — спросил Фред.
— Задача нелегкая, но… попробуем. И при одном условии: если за ее успешное решение ученик и учитель будут вознаграждены по-королевски. Клевета — опасное оружие. — Стивенсон поднял свой тяжелый взгляд на Эверса: — Скажи мне, Фред, только одно: бомба обязательно взорвется там, где она обнаружена?
— Если она не взорвется там, ты можешь столкнуть меня с седьмого этажа, прямо из окна твоего номера.
Стивенсон подошел к Эверсу, положил на его плечи свою тяжелую руку и крепко, как старший брат младшего, обнял:
— Я давно говорил тебе, Фред: ты далеко пойдешь.
— Спасибо, мой друг. Только в качестве аванса за королевские гонорары я прошу совсем немногое — еще одну рюмку.
Стивенсон решительно покачал головой:
— Послушаемся на сей раз мудрых римлян: Odum post negotium[1]. А русские на этот счет говорят еще точнее: кончил дело — гуляй смело.
Огромные часы, стоявшие на полу в простенке между окнами, печально пробили восемь раз.
Ноябрьская предпраздничная Москва жила своей жизнью. Начинался напряженный трудовой день большого города.
Глава четвертая
Радиограмма была расшифрована глубокой ночью. Капитан Скатерщиков отпечатал ее на машинке и, передавая начальнику отдела, высказал свое мнение:
— Думаю, что об этом следует срочно поставить в известность штаб гражданской обороны. Если они смогут принять все необходимые меры предосторожности, чтобы взрыва не произошло, — это будет огромный просчет иностранной разведки.
Начальник отдела внимательно прочитал текст расшифрованной радиограммы, которая была перехвачена три часа назад.
— А если сделать уже ничего нельзя и бомба взорвется, разрушит типографию «Правды» и причинит огромные бедствия центральному району города? — Уже немолодой полковник устало посмотрел на капитана и, словно думая о чем-то своем, второстепенном, вдруг встал из-за стола и подошел к окну, вглядываясь в ночную Москву. — Летная сегодня погода? Не подведет?
Опережая ход мыслей своего начальника, капитан ответил:
— Полчаса назад я звонил на аэродром. Самолеты из Ленинграда и в Ленинград летают.
Полковник вернулся к столу и, еще раз пробежав глазами текст радиограммы, пристально, сквозь прищур, который четче обозначил вспорхнувшие от глаз морщинки, посмотрел на капитана:
— Кого из наших рекомендуете послать в Ленинград на помощь?
— Могу поехать я. Можно послать Калашникова или Тюленева. Это, пожалуй, самые подходящие кандидатуры. Тюленев в прошлом сапер, Калашников в курсе всей разработки операции.
— Когда Калашников из Ленинграда?
— Сегодня утром. Он очень устал.
— Может быть, сами? — Виноватая улыбка на худощавом лице полковника еще резче подчеркнула, что этот человек устал не только от напряженного труда последних суток, но и от всей той огромной и нервной работы, которой он долгие десятилетия отдавал свои силы.
— Я только что звонил жене и на всякий случай предупредил, что, не заезжая домой, утром, с первым рейсом, вылечу в Ленинград.