— Не могу поверить, что Саймон сделал это. Невероятно.
О «невозможном» Виктор рассказал спокойным, лишенным каких-либо эмоций голосом. Коротко, четко — только факты. Ничто в словах Виктора не отражало его личного отношения к случившемуся. Вне контроля остались только глаза, в которых, не особенно таясь, застыло презрение к иностранцу, допущенному так близко к семье. Виктор не был человеком Гольдмана. Когда-то эти двое, Виктор и Михаил, работали в аппарате Комитета государственной безопасности в Перми и занимались политическими диссидентами. Потом они перешли в другой отдел и, уже работая с уголовной полицией и предлагая бизнесменам защиту от бандитов во время массовой распродажи государственной собственности, поняли, что оказались по другую сторону баррикад. Они ушли из КГБ, перебрались через баррикады — переступая, когда требовалось, через канавы, — и предложили свои услуги Ройвену Вайсбергу. Они придали бизнесу некий оттенок респектабельности, принесли с собой глубокое знание практической работы и разветвленную сеть контактов. Они остались вместе и тогда, когда Ройвен, устав от Перми, переехал со своим финансовым советником в Москву, но расстались, когда Гольдман перенес свой офис в Лондон, а Вайсберг обосновался в Берлине. В глубине души Гольдман знал — и эта уверенность оставалась непоколебимой, — что Виктор служит в первую очередь Вайсбергу, а уж потом ему. Ройвен жил в Берлине просто и скромно и иностранцев на работу не брал. Иосиф так жить не хотел и не мог.
— Не верю. — Эстер даже хлопнула себя раздраженно по колену. — Саймон не пьет. Это же смешно.
Что делать? Стоит ли придавать случившемуся значение? Так или иначе, нужно было принимать решение. Виктор вернулся из России с заманчивым предложением. Иосиф Гольдман рассмотрел его и передал Ройвену Вайсбергу. Лично он отверг бы такое предложение сходу, не раздумывая, но решение зависело не от него. Он до сих пор помнил, как удивился, когда ему сказали, что сделка получила одобрение, что товар выставлен на продажу и что уже есть договоренность о доставке. Проворачивать операции такого масштаба ему еще не приходилось, но и возражать Вайсбергу смелости не хватило. И вот теперь, когда дело шло к завершению, его доверенный водитель-британец оказался в камере полицейского участка по обвинению в пьянстве за рулем.
— Нужно что-то делать. Пригласить адвоката. Как-то вытащить Саймона. — Эстер развела руками, включив в этот широкий жест и мебель, и предметы искусства, и ковры, и шторы. — И зачем все это, если ты ничего не можешь предпринять?
В его глазах Эстер была прекрасна. Ею восхищались в любой компании, мужчины смотрели на нее с вожделением, она удовлетворяла его в постели и почти ничего не просила. Когда Эстер поднимала руки или откидывала голову, брильянты в кольцах, браслетах и ожерельях вспыхивали десятками огоньков. Он ни в чем ей не отказывал.
Иосиф Гольдман нахмурился. В Москве или Перми проблема решалась бы одним телефонным звонком милицейскому начальству. Но здесь был Лондон, и имя Ройвена Вайсберга здесь ничего не значило. Связаться с патроном незамедлительно, прямо сейчас, он не мог. Все удовольствие от прекрасно проведенного вечера испарилось из-за того, что чертов шофер напился и попал в полицию, а жена бросила вызов, поставив под сомнение его способности.
— Так ты будешь что-то делать?
Он поднялся, отодвинул ее, прошел к столику с телефоном, поднял трубку и набрал внутренний номер. Ощущение беспокойства, не покидавшее его последние дни — он постоянно видел перед собой одну и ту картину с двумя спешащими к месту обмена мужчинами, дожидающимся их покупателем и консультантом, приглашенным для проверки подлинности товара, — достигло той степени, когда хотелось лишь добраться до постели, уснуть и забыться. Услышав ответ, он попросил Виктора прислать наверх Джонни Кэррика. Ему нравился Саймон. Он даже доверял ему до определенной степени; в присутствии водителя в машине никогда не говорили о делах. Саймону очень хорошо платили, и Гольдман считал, что благодарность англичанина должна выражаться в самодисциплине.
Он медленно положил трубку. Может быть, Виктор прав? Может быть, в доме действительно не должно быть иностранцев? Но ведь без них никуда не денешься.
В дверь постучали.
— Войдите.