Он вышел из кабинета, словно оглушенный, и пересек приемную, не глядя на дожидавшихся вызова других офицеров. Какое унижение! До сих пор Олег Яшкин полагал, что заслужил уважение со стороны государства и что оно примет во внимание его заслуги. Конечно, он помнил, как годом ранее были уволены другие, но разве можно поступать так же с офицером, отвечающим за сохранность боеголовок? И вот теперь такой позор! Все тридцать два года службы были оценены в восемь минут — столько времени пробыл майор в кабинете какого-то бюрократа, которому не хватило смелости даже посмотреть ему в глаза.
А между тем работа, которой он занимался, отнюдь не утратила своей важности. И меньше ее не стало. Помимо ядерных боеголовок,[1] на складах — в подземных бункерах и наземных деревянных сооружениях — хранились также боеголовки к артиллерийским снарядам, торпедам и минам. Их доставляли сюда для демонтажа — так сказать, перековывали мечи на орала, — потому что государство не могло больше платить по счетам. Сопроводительные документы валялись, никому не нужные, в коробках на захламленных столах; сами же боеголовки складировались партиями для отправки в цеха по утилизации, находящиеся в самом конце участка. Майор взял одну боеголовку, и этого никто не заметил.
Он служил великой стране, супердержаве. Но государство не могло больше оплачивать его услуги. Злость и гнев нашли, наконец, цель. Майор бросил последние комья мерзлой глины. Весной, когда потеплеет, он посадит здесь овощи. В окнах, за спиной у него, зажегся свет. Жена вернулась из храма Святого Серафима, куда ходила мыть полы и убирать пыль.
Майор Яшкин сбросил рабочий комбинезон, снова надел военную форму и вернулся в кухню, где вымыл руки теплой водой и выпил кофе, в который добавил изрядную порцию водки. Потом, изобразив улыбку, вышел к жене. Позже, когда они лягут в постель и, ища тепла, прижмутся друг к другу, он расскажет ей о том, как с ним поступили, и добавит, что починил трубу, о чем она уже на следующий день сообщит соседке.
Майор Яшкин не знал, какое будущее ждет захороненный во дворе контейнер. К краже боеголовки его подтолкнули обида и гнев, но что делать с украденным, он еще не знал. Зато знал, что ненавидит тех, кто унизил его. Впервые за всю сознательную жизнь им руководила не преданность Родине, а ненависть.
За окном, скрывая холмик свежевскопанной земли, падал снег. Белый и чистый.
ГЛАВА 1
9 апреля 2008
Его внедрили в семью в самом начале года. Терпеливо ожидая у передней двери, Джонатан Кэррик слышал, как мать отчитывает детей за неорганизованность. Он улыбнулся. Потом с площадки донеслись шаги — мать вела их по широкой лестнице, мимо двух итальянских картин шестнадцатого века, таких больших, что повесить их следовало бы в галерее. Увидев Кэррика, женщина состроила гримасу.
— Думаю, Джонни, мы уже готовы.
— Уверен, мы наверстаем время, миссис Гольдман. Не проблема.
Он, конечно, приврал, но лишь самую чуточку. По утрам улицы между этим домом в Найтсбридже и школой в Кенсингтоне — она называлась «международной», потому что в ней учились отпрыски очень богатых семей из многих стран, — всегда были забиты автомобилями. После внедрения в семью жизнь Джонатана Кэррика превратилась в один сплошной обман, и ему приходилось постоянно быть настороже, чтобы не сказать лишнего.