Не надо думать, будто наши отношения сводились исключительно к ласкам; в наших отношениях было столько же духа, сколько плоти. Все чаще я декламировал ей немецкие стихотворения, переводил их на английский язык, немного Гейне, немного народных песен, этих перлов, спрятанных в грубой жизни простого народа, слов, идущих из самого сердца и обращенных ко всем людям земли. Помнится, однажды она заплакала над четырьмя строчками Гейне, которые вобрали в себя всю боль жизни и превратили ее в чистую красоту:
Старинная сказка! Но вечно Останется новой она; И лучше б на свет не родился Тот, с кем она сбыться должна.Мы сидели, обнявшись, как дети, пока слезы мировой печали текли у нас из глаз. Рассказывая историю моей любви, нежности, обожания, я не могу передать в точности всю задушевность наших отношений, но она была всегда, правда, мне кажется, что скучно читать о том, в чем никогда не было никакой скуки.
С другой стороны, моя страсть была полна больших и маленьких событий. Вот я в первый раз посмел поцеловать ее в шею (я до сих пор краснею, вспоминая об этом) — и это целая эпоха в моей жизни; каждая новая вольность пьянила меня, так что, рассказывая об этом, я мог бы создать впечатление, будто уделяю слишком большое место страсти.
Не знаю почему, но ее тело пробуждало во мне безумное любопытство. У нее были узкие прелестные руки; мне хотелось увидеть ее ножки, и я очень обрадовался, когда они тоже оказались узкими, с высоким подъемом и тонкими лодыжками. Но она не позволила мне долго любоваться ими.
— Нехорошо, Элси, — посетовал я. — Если ты отказываешь в одном, то должна позволить очень много другого, пожалуйста. — Аргумент был весомый, однако другой был еще весомее. — Я знаю, ты безукоризненно прекрасна, но прячешь себя как уродину — пожалуйста, позволь мне, позволь. Пусть хотя бы мои глаза насладятся тобой, пожалуйста.
Похвалы и мольбы сыграли свою роль, и я получил возможность любоваться ее изящными округлыми руками и ногами. Она была отлично сложена — то, что французы называют fausse maigre; тонкая кость, изящная плоть, легкая тонкая фигурка. У меня тотчас вскипела кровь, но к тому времени я уже знал, что чем холоднее, безразличнее кажусь, тем больше мне будет позволено.
Не прошло и получаса, как она оттолкнула меня, поднялась и встала перед зеркалом.
— Посмотрите, сэр, как у меня горит лицо и растрепались волосы. Больше мы не увидимся. Я серьезно. Это наше последнее свидание.
О, я сердцем услышал ее слова, ужасные слова, наполнившие мою душу страхом. Слепая ярость охватила меня. Чем сильнее она любила меня, тем сильнее сопротивлялась своей любви и грозила разрывом. Я все время боялся ее потерять, даже в минуты наибольшей близости я не чувствовал себя уверенным в будущем; она как будто мстила мне за свою любовь, а я, дурак, принимал это за нечестное отношение к себе. Но, так или иначе, мы всегда были готовы к разрыву, но не расходились девять раз из десяти благодаря моей покорности. Сегодня я горжусь этим, во всяком случае, мне хватало ума понять, что только покорностью я смогу одержать победу над моей гордой и пылкой красавицей.
Тогда я не знал, завоевал я ее или нет. Месяца через три, однако, мне стало ясно, что я сильно продвинулся вперед, и то, что мне запрещалось поначалу, теперь разрешалось без всяких возражений, однако потом день ото дня волны ее дозволений становились как будто все короче и короче.
Одно было очевидно. С каждой неделей я влюблялся в нее все отчаянней, с каждым свиданием все больше покорялся ей, превращался в ее раба — или, скорее, в раба собственной страсти. Как их разделить? Элси была для меня воплощенной страстью.
Наступило лето, и Элси становилась все прекрасней и прекрасней; светило солнце, платья из тонкой материи шли ей как нельзя лучше; она стала похожа на танагровую статуэтку, говорил я себе, столь же прекрасную, сколь прекрасны фигурки на греческой вазе. От свидания к свиданию я не мог забыть аромат ее губ и хрупкую округлость ее рук.
Глава V
В результате более поздних событий моя память стала не такой, как могла бы быть; поэтому, не желая путать факты и не имея возможности просмотреть газеты, которые могли бы освежить память или, наоборот, затуманить ее, я попросту изложу свои впечатления, как они есть. Мне кажется, на то время пришлось некоторое ослабление в революционном движении и в тяжести наказания. Примерно тогда случилась забастовка таксистов, но она ни к чему не привела. Таксисты были в основном американцы, и полицейские не мешали их митингам и не ограничивали их свободу слова. Естественно, подобное предпочтение, оказанное американскими полицейскими американским водителям, вызвало недовольство иностранцев, которые на себе испытывали нечестность властей, не очень заметную другим. Молодые люди, а среди иностранных рабочих большинство составляла молодежь, склонны надеяться, и мы тотчас решили, что полиция стала мудрее, организованнее и нам больше не грозят избиения и жестокости, поэтому на собраниях в нашем клубе мы немедленно приняли академический тон.