Потом мы поболтали о том, о сем, строя разные планы, которые должны были соединить нас в будущем. Сначала я строил воздушные замки, потом Элси тоже стала строить воздушные замки, скорее, уютные домики, которые казались достижимее, чем мои замки, и уж точно более привлекательными. Теперь я с уверенностью говорил о постоянном месте в американской газете, так как Уилсон, редактор «Post», обещал мне такое место с жалованием, по меньшей мере, восемьдесят долларов в месяц, которых вполне хватило бы для нас всех, но Элси все равно качала своей расчетливой головкой, пока я не стащил ее на дно лодки в мои объятия. Довольно долго мы сидели, крепко прижавшись друг к другу и не разнимая губ, но потом Элси опять отодвинулась от меня.
— Мы не должны встречаться, — сказала Элси, — мы не должны вот так встречаться. Ты улыбаешься, плохой мальчик, потому что я всегда повторяю одно и то же, но на сей раз я не шучу. Когда я говорила это прежде, мы не любили друг друга, а теперь все изменилось. Ах, мне ли не знать... С каждым свиданием ты все сильнее хочешь меня, и чем сильней ты хочешь, тем труднее мне отказывать тебе, отвергать тебя. С каждым разом меня все больше искушает желание подчиниться тебе, и я начинаю бояться себя. Если мы будем встречаться и целоваться, настанет день, когда я не выдержу. Такова человеческая природа, мой милый, женская природа, а потом я возненавижу себя и тебя тоже; наверное, тогда я покончу с собой. Отвратительно то, как я уступаю тебе, понемножку, из слабости, делаю то, чего не хочу делать. Это унизительно!
Все это время, пока она говорила, я целовал и ласкал ее. Видно, ко мне перешло немного от настойчивости Линг-га. Слова суть завеса души, и мое терпение, мое настойчивое желание приблизили нас друг к другу лучше всяких слов. День за днем я становился все опытнее, а Элси уступчивее и почти готовой сдаться.
Поэтому я продолжал целовать ее, пока она вдруг не вырвалась, не откинула назад свою головку и не вдохнула полной грудью воздух.
— Нет, ты все же плохой мальчик! Зачем ты соблазняешь меня?
— Ты просто не любишь меня, — сказал я, требовательно заглядывая ей в глаза, — не надо говорить о том, что я тебя соблазняю, ведь ты не любишь меня, если не хочешь уступить еще чуть-чуть.
— Люблю сильнее, чем ты думаешь, милый, — сказала она и на мгновение прильнула ко мне. Но уже в следующую секунду поднялась с гордым видом, резко тряхнула юбками, так что муслин громко зашуршал, и опять уселась на корме.
Я отпустил ее. В конце концов, у меня не было права ничего требовать от нее, у меня не было права ее ласкать. Не было права! В любой момент Лингг мог призвать меня, и я бы не отказался. Все надежды на любовь и счастливую жизнь с Элси потонули в захлестнувшей меня черной волне страха. Нет, надо быть осторожнее, и я больше не посягал на Элси, хотя это дорого мне стоило. Я уже обратил внимание, что с каждой лаской, какой бы невинной она ни была, Элси все больше уступала мне. Однажды показав мне свои ручки, она уже не могла отказать мне в этом в следующий раз. Короче говоря, ей становилось все труднее отказывать мне в чем бы то ни было, ибо она тоже любила меня и желала изо всех сил. Несмотря на мое решение не заходить слишком далеко, чтобы ни в коем случае не скомпрометировать Элси, мы катились по наклонной плоскости, с каждым разом оказываясь все ниже и не имея сил повернуть назад. Не знаю, понимала ли Элси все это так же ясно, как я; теперь мне иногда кажется, что она даже лучше меня понимала, куда нас это может завести.
Однако в тот день, и мне приятно об этом думать, я решительно обуздал свою страсть и не уступил терзавшему меня желанию. Если бы Элси одарила меня своей нежностью за испытанные страдания, я бы не свернул с узкой и трудной тропы. Но она этого не сделала. По-видимому, она решила, что я обиделся, и надулась сама в ответ на мою неожиданную холодность. Устоять я не мог и добродушно поцеловал ее, возблагодарив провидение за то, что апрельское солнце не долгое и нам пора двигаться обратно.
По дороге домой Элси была мила со мной, и, целуя ее на прощание, я пообещал встречаться с ней по-прежнему и проводить с ней больше времени, чем мне удавалось прежде. Похоже было, что наши твердые решения подвергались тяжелому испытанию.