Один боец лежал на спине, и вместо глаза у него зияло окровавленное пулевое отверстие. Второй, уткнувшись лицом в землю, стонал и пытался подняться. Повсюду валялись пустые магазины от автомата. Зыков приподнялся над камнями и осмотрелся. Он хорошо помнил, что десантников было четверо. Где же четвертый? Повернув раненого на бок, он увидел, что это Самохин. Штанина бойца пропиталась кровью. Алексей вытащил из валявшегося рядом вещмешка индивидуальный пакет, разорвал зубами бумажную упаковку и стал перетягивать ногу бойцу выше раны, пытаясь остановить кровь. Потом он смотал плотный тампон из бинта, приложил к рваной ране и стал бинтовать Самохину ногу. Странно, но боец не потерял сознания и смотрел на действия лейтенанта, стискивая зубы и тихо постанывая.
— Ты откуда тут взялся, лейтенант? — хриплым голосом спросил Самохин, после того как отпил несколько глотков воды из фляжки, которую ему протянул Алексей.
— Твой товарищ приполз к нам вон туда, — кивнул Зыков назад. — Я решил проверить, может, еще кто живой. Я же кричал вам, чтобы отползали под прикрытие развалин!
Над головой снова стали проноситься снаряды, и десантники пригнулись. Но теперь снаряды летели с моря и рвались среди контратаковавших немцев. Это ударили орудия с кораблей поддержки. Земля летела на голову, рядом падали камни и горячие осколки. Алексей машинально накрыл раненого своим телом, старясь защитить его рану. Постепенно артналет прекратился.
— Ну, давай выбираться, — отряхивая голову от земли и отплевываясь, сказал Зыков.
— Погоди, лейтенант. Дай отдышаться. Я сам поползу. Ты меня не дотянешь — вешу много. Все-таки бывший цирковой борец, а там вес тела играет большую роль.
— Ничего, я справлюсь, — усмехнулся Алексей.
— Ты, может, подумал тогда, что я в тебя стрелять хотел, — вдруг сказал Самохин и внимательно посмотрел лейтенанту в глаза.
— Мне показалось, — нахмурился Зыков, вспомнив этот странный момент.
— Да нет, не показалось, — морщась от боли, отозвался раненый. — Хотел. Да только теперь вот засомневался, ты ли это. Уж больно молод ты для того случая.
— Какого случая? — насторожился Алексей.
— В августе сорок второго под Калачом не ты ли расстрелял собственноручно бойца Федосеева? Паренька из нашего взвода, у которого сдали нервы.
— Меня в июле сорок второго ранило под Москвой, — грустно улыбнулся Зыков. — В августе я уже валялся в госпитале. И был я тогда рядовым. Это после госпиталя меня направили на офицерские курсы.
— Вижу теперь, что не ты, — кивнул Самохин. — Ход, значит, дашь этому делу?
— Слушай, Самохин, — разозлился Алексей. — Я вообще не понимаю, о чем ты говоришь. Крови много потерял, бредишь, что ли? А ну, хватайся за меня, поползли к своим. Сейчас немцы опять в атаку пойдут. Бугай!
Зыков полз, а Самохин, держась за его плечо, старался помочь, помогая здоровой ногой. Они проползли не больше десятка метров, когда немцы снова открыли огонь. Кроме орудийных снарядов на плацдарм обрушились еще и бомбы. В воздухе развернулось настоящее сражение. Советские истребители то прорывались через защиту «Мессершмитов», то снова устраивали бешеную карусель. Алексей понимал, что фашисты бросают в бой все резервы, включая и всю имеющуюся авиацию, лишь бы сбросить в море советских морских пехотинцев. Несколько «Юнкерсов» прорвались, и на участке соседнего батальона взметнулись огромные фонтаны разрывов.
Затащив Самохина в небольшую воронку от снаряда, Алексей снова накрыл его своим телом, пережидая обстрел. Земля дрожала и подпрыгивала. Казалось, что она даже стонала от разрывов, изнемогая от боли еще больше, чем от боли и усталости изнемогали люди, сражавшиеся на ней. Самохин шевелился под Алексеем и что-то говорил, хрипло кашляя. Потом разрывов стало меньше, и Зыков снова ухватился за ремень солдата.
— Не мучайся, лейтенант! — наконец разобрал он слова раненого. — Оставь, уходи! Фрицы в атаку пойдут, там каждый автомат на счету. Что ты со мной возишься!
— Молчи! — огрызнулся Зыков и стал вытягивать солдата из воронки. — Я тебя дотащу, сдохну, а дотащу. Зачем тогда все это, если я тебя брошу. Один бросит, другой. Нельзя так, браток, нельзя.
Алексей хрипел, плевался, откашливался и снова принимался тащить раненого. Он уже не понимал, говорит ли он эти слова или просто шевелятся его губы. Или ему вообще только кажется, что они куда-то ползут из последних сил. А может, они просто лежат, потеряв сознание, потеряв всякое представление о реальности. А вокруг снова все рвалось и подпрыгивало, и нечем было дышать от кислой вони сгоревшей взрывчатки, от пыли и летящей со всех сторон земли. Почему их еще не убило, Алексей тоже не понимал. А может быть, и убило уже, и все происходящее ему только кажется… умирающему. Ведь он уже никуда не ползет и никого не тащит. Его самого тащат.