— Филипс знает, что Льюин не желает иметь с Комитетом никаких контактов, — возразил Сточерз. — У меня его будут искать в последнюю очередь. Но будут, конечно… На нас, господин Воронцов, тоже работают профессионалы высокого класса. Так что, если возникнет опасность…
Сточерз встал.
— Все, господа. Не будем терять времени. Сейчас наши с вами цели совпадают. Идемте. Но прежде дайте слово — оба.
— Даю слово, — быстро сказал Портер.
— Вы, господин Воронцов?
— Я тоже… «Господи, — подумал он, — какими же страшными могут быть заблуждения даже честнейших людей…»
Льюина держали в одной из внутренних комнат на втором этаже. Один из людей Роджерса находился при нем, второй дежурил в коридоре.
— Уолт, — сказал Сточерз, — это Портер из Юнайтед Пресс, а это Воронцов из российской газеты «Сегодня».
Льюин смотрел сосредоточенно. Он вовсе не был похож на труса, каким его обрисовал Сточерз. Видимо, Льюин готовил себя к определенной роли и переубеждать его сейчас, когда он сжег все мосты, — бессмысленно. Воронцов понял это мгновенным ощущением, и мысль, к которой он пришел, слушая рассказ Сточерза, лишь укрепилась.
— Вы сошли с ума, Джо, — сказал Льюин сдержанно. — Пресса здесь?
— Так решил Комитет, Уолт. Это вынужденный шаг. И виноваты вы сами… Короче говоря, можете теперь и этих господ считать членами Комитета. Они будут молчать.
— Портера я знаю, — медленно сказал Льюин. — И этого господина тоже видел. Вы звонили мне и просили о встрече. Я отказался. Верно?
— Да, — кивнул Воронцов. — Сожалею, что мы встретились при обстоятельствах, которые от нас с вами не зависят.
— Так ли? Что вы хотели спросить у меня… тогда?
— Хотел понять вас. И, кажется, понял.
— Вот как? — искренне удивился Льюин. — А вот они, мои друзья, не поняли. Решили, что я маньяк, которого следует изолировать. Джо, — он обернулся к Сточерзу, — выйдите все. Я хочу говорить только с Воронцовым. Мистер сыщик пусть тоже выйдет. В коридоре его ждет приятель.
Сточерз повернулся и пошел из комнаты, знаком приказав человеку Роджерса следовать за ним.
— Господин Льюин, — сказал Портер, — я потратил много времени, гоняясь за вами…
— Господин Портер, я ведь не просил вас гоняться за мной. Собеседников выбираю я, верно?
— Один только вопрос. Что с Жаклин? Она… За нее, видимо, приняли другую женщину…
— Жаклин далеко, — Льюин дернул плечом, — именно потому, что я не хотел, чтобы за нее взялись. Вы удовлетворены?
Портер кивнул.
— Удачи, граф, — сказал он Воронцову, выходя из комнаты. «Я должен быть точен, — подумал Воронцов. — Иначе он замкнется, и я ничего не узнаю. А узнать я должен. Не потому, что это материал… Он вовсе не псих, этот Льюин. Господи, какой у него страдающий взгляд! Не может он хотеть войны, он ее боится. И наверняка нашел бы для людей иной выход, если бы хоть на мгновение подумал, что иной выход возможен. Вот в чем ужас. Ни к чему ему ореол святости, и мучеником он себя тоже не считает…»
— Я думаю, — медленно начал Воронцов, — вы не можете допустить, чтобы бомба замедленного действия взорвалась в положенный ей срок. Потому что есть ведь не только мы, люди, но наверняка еще сотни, тысячи… может, миллионы… разумных или неразумных на других планетах или звездах. Они погибнут тоже. Чтобы Вселенная могла жить? И если взрыв неизбежен, если бомба-человечество не способно противостоять своей природе, то пусть эта бомба взорвется как можно раньше, когда она еще не накопила заряда, способного изменить Вселенную. Вы чувствуете ответственность перед людьми, потому что вы человек. Но, в отличие от других, вы перешли грань и сейчас считаете себя еще и частью огромного мира, в котором человечество — только частица…
— Джо не смог этого понять, — сказал Льюин. — Сейчас, черт возьми, мало быть человеком. Конечно, это выглядит абстракцией — частица Вселенной. Она, Вселенная, так далека, где-то там, и мы даже единства ее толком не понимаем, нам бы со своими проблемами справиться. А нужно понять. И не только понять, нужно почувствовать, принять в себя. Самой природой так положено, что все зависит от всего. А сейчас от нас зависит, будет Вселенная развиваться так или иначе. Вот вы сказали — сотни разумных миров, тысячи или миллионы. Но и это для нас абстракция, и вы не понимаете, почему мы должны приносить себя в жертву ради кого-то, о ком ничего не знаем, даже не знаем, существуют ли они на самом деле — эти другие разумные… Существуют, господин Воронцов, потому что природа всегда действует с большим запасом. Не может быть, чтобы разумная бомба была создана ею только один раз — и безошибочно. Она пробовала и ошибалась — это ее, природы, стиль. Значит, наверняка есть и другие разумные миры, которые не стали бомбой — не получилось это у природы…
— И вам, человеку, не жаль…
— Жаль! Вы будете говорить, господин Воронцов, о детях, о женщинах, о полотнах Рафаэля и Рембрандта, музыке Бетховена и Моцарта, о пирамиде Хеопса и наскальных фресках неандертальцев. О том, что все это конкретно, а то, что там, где-то — абстракция. И почему люди должны ради абстракции… Я прошел через это, господин Воронцов. Через безумную жалость к себе, потому что каждый человек для себя — это все человечество. Но иного выхода нет. Если бы вы знали, что вы, лично вы запрограммированы природой и завтра непременно взорветесь в толпе на площади, и не оставите ничего живого вокруг… и площади самой тоже не останется… Разве вы сегодня же не попытаетесь разбить себе голову о стену? Противоречие: мир не должен погибнуть, и потому мир должен погибнуть. Закон природы.
— Какой закон? Агрессивность как основа разума? Запирающий ген? Так пусть генетики подумают, как от него избавиться.
— Вы против закона природы? Я согласен. Вы — против закона агрессивности как главного биологического принципа разумности. А я — против закона компенсации, который не позволяет взорвать бомбу раньше срока. А в результате все идет по сценарию, определенному природой, и ничего не поделаешь. Но нужно пытаться.
«Бесполезно… Он не слышит аргументов, — думал Воронцов. — Ему законы природы, слава богу, известны лучше, чем мне. И все классовые формации для него вторичны, подчинены законам физики и биологии. Если человек дошел до фанатизма, его не переубедишь. Как не смогли мы переубедить своих сталинистов. Как не смогли перевоспитать ни одного диктатора. Говорить с Льюином нужно на языке его науки. И значит — не мне. Самое страшное, что он вовсе не варвар. То, что он говорит и делает — от совести, от чувства ответственности, которое перешло все границы. А могут ли быть границы у совести? Совесть человека не существует, если нет человечества. А совесть человечества — что это такое? Она еще не проснулась в нас? В космос мы вышли, а мыслить космически не научились. И он, Льюин, не научился тоже. Делает глупости, что-то понимая больше других, а чего-то не понимая вовсе. Нет, сейчас его не убедить. Нужно иначе.»
— Если вы хотите взорвать бомбу раньше срока, то почему один? Некоторые ваши военные… Достаточно Комитету нарушить принцип молчания…
— Вы думаете, что людям станет легче жить, если они узнают, для чего живут на самом деле? И легче ли будет принять решение, которое они должны будут принять? В дискуссиях пройдут века, а запал будет тлеть, понимаете? Не всегда демократия благо. А военные… У них другие цели, и вам это известно. Другая шкала ценностей. И не смогут они начать войну, разве вы этого не понимаете? Закон компенсации таким образом не обойти. Нужен иной подход, и наше решение скрыть истину от военных было правильным.
— Это ваши-то призывы к войне — иной подход?
— Слова, — отмахнулся Льюин, — они тоже нужны, но толку от них мало. Решение в другом. Вы знаете, сколько сейчас на планете экстремистских групп, стоящих в решительной оппозиции к своему правительству или друг к другу? Сотни. Есть фанатики, готовые на все. У них деньги. Вы знаете, что Али Адид, этот головорез из Чада, приобрел все, что нужно для производства десятикилотонной бомбы? И никакие контрольные органы МАГАТЭ или ООН ничего не обнаружили! А вы знаете, сколько именно обогащенного урана и плутония исчезло с заводов?.. Я уверен, что конфликт, развязанный экстремистами — самый вероятный конфликт современности. И никто не знает, как будет действовать в этом случае закон компенсации. Решение в том, чтобы увеличить вероятность такого конфликта, довести эту вероятность до единицы. Если закон компенсации можно обойти, то именно так — бомбы будут рваться на своей территории! В этой трагедии заключена возможность для нас всех пережить катастрофу. После ядерной зимы люди вернутся в век пара и начнут все сначала, конец мироздания будет отодвинут, а через сотни лет опять кто-то откроет энергию распада, и опять будет новый Комитет семи, и опять станет ясно, что… И придет очередной Льюин. Или Петров?