Пулей промчался Лапочкин мимо сторожа к деревянному строению, где висел под потолком, вцепившись в металлическую решетку, переводчик «Флирта» Иван Платонов. Но в вонючем коридоре спасатель остановился и попятился: в нос ему шибанула смесь острых звериных запахов и разъедающего глаза дыма. Лампочки теперь едва просматривались сквозь густую дымовую завесу. Отовсюду неслись истошные звериные крики и грохот мечущихся по клеткам животных.
Лапочкин ретировался. Как и отчего возник в зверином обиталище пожар, он себе не представлял. Однако было ясно, что помощник следователя опоздал: даже если бедный Платонов спасся от гиен, он непременно задохнулся или погиб в огне. Флакон духов стал бессмыслен: ни гиен обезопасить, ни пожар потушить.
— Эй, барин, посторонитесь, — услышал Лапочкин за спиной торопливый голос, и чьи-то сильные руки весьма нелюбезно его отодвинули в сторону.
Растерявшийся Лапочкин повернулся и увидел давешнего уборщика: мужик открыл дверь и подпер створку внушительным поленом.
— Что здесь произошло? — строго спросил Лев Милеевич.
Уборщик укоризненно смотрел на помощника следователя.
— Опоздали вы, барин. Слишком долго ходили. Да не боитесь. Все живы.
— Так что же произошло?
— Слава Богу, спасли бедолагу научного, спасли. Как вы изволили уйти, так и прибежал его товарищ. Дал мне свой фотоаппарат подержать.
— Говори быстрее, — велел Лапочкин, — не от фотоаппарата же такой дым напустился?
— Дым имеет происхождение другое, — важно объяснил уборщик. — Фотограф бросил в клетку дюжину дымовых шашек. Красиво шипели, мерзавки. Гиеночки-то наши забеспокоились да и потрусили друг за другом в норку. А страдалец наш спустился да и прыснул на волю. С дружком и покинул наше заведение. Вот каких жертв требует наука.
— Действительно, слава Богу, — вздохнул облегченно Лапочкин. — А что, страдалец пошел босиком?
— Почему босиком? — обиделся уборщик. — В сапогах своих.
— Так чьи же ботинки валялись в клетке?
— Теперь уж и не знаю, — уборщик в оторопи сдвинул треух и почесал затылок. — Виноват, не уследил. Может, с собой господа ученые принесли?
— А изъять эту обувь из клетки можно?
— Скоро узнаем. Я ведь, как дышать нечем стало, выскочил отпирать запасную пожарную дверь, насупротив энтой. Пока управился. А там уж и сюда. Вот полешкой припер. Как дым-то вытянет, так и посмотрим. Только надежды на ботиночки мало.
— Это почему еще?
— Знаю я нрав гиеночек. Добычу свою из пасти не выпускают. Ботиночки небось уже в их норе отлеживаются. А туда никто не сунется. Опасно.
— Ладно, — Лапочкин махнул рукой. — Некогда мне здесь глупостями заниматься. Пойду-ка я на службу. А ты, брат, вот что мне скажи: каков из себя этот смышленый фотограф?
— Да обычный. Резвый умом и глазом. Молодец молодцом. Ноги кривые. Да кепчонка не по февральской стуже: модная, клетчатая.
— Понял, — дознаватель кивнул, — личность известная. Мастер фотографический. А куда он со спасенным побежал, не знаешь?
— Нет, барин, разговору не было.
Поняв, что неуловимые флиртовцы снова оставили следствие без доказательств и снова избежали встречи с дознавателями, Лапочкин покинул Зоологический сад.
Господина Тоцкого у входа не было. Теперь Лапочкин твердо уверовал, что Тоцкий тоже сообщник преступников. И он был третьим в научной троице, что проникла в Зоологический сад якобы с целью проведения эксперимента. Но зачем же им потребовалось фотографировать гиен? Зачем потребовалось лезть в клетку к мерзким зверюгам? Самые фантастические гипотезы клубились в уставшем сознании Льва Милеевича Лапочкина, который радовался только одному: драгоценный пакет с развратными брюками по-прежнему был у него под мышкой.
Найдя извозчика, он велел тому ехать в Окружной суд. Ведь молодой начальник его, Павел Миронович Тернов, вероятно, уже места себе не находит от беспокойства. Лучше бы, конечно, явиться к Тернову не только с брюками, но и с сыромясовским пиджаком. Но тогда получилась бы задержка во времени, пиджак из ломбарда итак никуда не денется.
Важнее поведать начальнику о проделанной работе и заодно узнать, не появилось ли новых обстоятельств, которые помогут ускорить расследование?
Когда, преисполненный желания действовать, Лапочкин вошел в кабинет Тернова, начальник его стоял посреди комнаты, багровый от гнева, и произносил обличительную тираду в адрес надзирателя. Лапочкин, с пакетом под мышкой, замер у дверей и с удивлением услышал: