— Эх, черт рыжий, не мог промолчать, — Фалалей досадливо скривился, — никакого утешения от тебя не дождешься, слишком много знаешь.
— Многая знания — многая печали, — изрек, опустив в притворной скорби глаза, отец Киприан.
— Время еще есть, — упрямо повторил Фалалей, — а мне не терпится ринуться в бой. Сейчас позвоню мадмуазель Мадлен.
Самсон густо покраснел.
— Алло! Алло! Барышня! Да черт бы вас побрал, где вы?! Алло! — завопил вновь Фалалей, пытаясь засунуть вторую руку внутрь клетки, к рычажку, чтобы разбудить телефонистку. — Ну наконец-то! Барышня! Сию же минуту соедините меня с квартирой мадмуазель Жене, номер 2518. Алло! Мими! Душечка! Ангел мой! Наконец-то я до тебя добрался! Ты была? Да-да, я не смог, и Самсончик тоже. Он здесь, извиняется и передает тебе пламенный привет. Мы оба виноваты. Да-да, свиньи препорядочные. Но исправимся. Клянусь. Да, я понимаю. Нет-нет, я Самсона плохому не учу. Клянусь всеми фибрами. Ты узнала что-нибудь? Говори. Так, так, ясно. Я вечный твой раб. Да, нет. И Самсон тоже. Да, хорошо, сейчас передам. Самсон, иди сюда, возьми трубку.
Пунцовый стажер поднялся со скамейки и шагнул к клетке. Он приложил к уху телефонную трубку и злобно глянул на друга. Тот и не думал отходить, он явно желал подслушивать.
— Самсон Васильевич, — услышал стажер милый голос с легкой хрипотцой, — вы здоровы?
— Да, вполне, — ответил сипло Самсон.
— Успеете ли вы сегодня на мессу?
Самсон едва не задохнулся от волнения.
— А во сколько месса начинается?
Фалалей захохотал и вернулся к столу, налил себе в стакан наливки.
Самсон, услышав, что месса начнется, когда ему будет угодно, опустил трубку и передал ее хмурому Кирьке.
— А я-то думал, здесь люди православные собрались, — с обидой сказал отец Киприан.
— Брось, Кирька, — осклабился Фалалей, — знаешь, что у нынешней молодежи мессой называется? Блудилище, вот что!
Отец Киприан недоверчиво посмотрел на Самсона и перекрестился.
— Ну, коли так, то это дело богоугодное.
— А я думаю, надо срочно действовать, — Фалалей яростно почесал стриженый затылок, — конкурс неумолимо приближается. А главная претендентка по-прежнему нами не изучена.
— Так что же сказала мадмуазель Жене? — холодно поинтересовался обиженный Самсон.
— А сказала она, — разулыбался Фалалей, — что, по ее сведениям, эта Жозефинка снимается в киноателье Дранкова. Ну, знаешь, думский фотограф, преуспевающий делец. Его фотографии и в «Times» брали, и с французским «Illustration» связь наладил.
— Неужели мы потащимся в ателье?
— Да, но не потащимся, а помчимся! — заявил Черепанов, шныряя глазами по углам.
— А ты не забыл, что нас ищет полиция? — заканючил Самсон. — И непонятно, за что. А если уж Мими знает о Жозефинке, то и полиция наверняка тоже. Вот устроит там засаду на тебя. Заодно и меня прихватят. А я не хочу сидеть в кутузке всю ночь.
— Понимаю, — фельетонист с силой хлопнул по плечу стажера, тот даже вздрогнул от неожиданности, — всю ночь ты хочешь лежать в постельке Мадлен. Простите, отче, за дерзкий язык мой.
— Бог простит, — лапидарно ответил отец Киприан.
— Не тушуйся, Самсон Васильевич, успеешь на мессу, обещаю, — заявил Фалалей и бросился к рядам облачений. — Кирька, рыжий черт, давай быстрее нам одежду поповскую. Пойдем благословлять новое искусство.
Кирька захихикал и охотно принялся перебирать рясы и кацавейки. Достал и валенки в галошах.
Минут через десять обескураженный Самсон поправлял куколь на своей голове. На плечи ему давило ватное пальто, из-под которого торчали полы черной рясы и блестящие носы галош. Самсон чувствовал себя неловко в монашеском одеянии, в то время как стоящий напротив Фалалей, сурово взирающий на него, облаченный в старую поповскую рясу и крепкое пальто с широченными рукавами, вид имел весьма величавый.
— Все одно ваша одежонка мокрая, — объяснил извиняющимся тоном Кирька, — а высохнет, пришлю в редакцию. Но и вы не забудьте монашескую рясу к утру вернуть, ее мне приятель сбросил: заехал из Тихвинского монастыря на денек погостить, да, видно, и загулял в мирском облачении.
Оглаживая молодую рыжую бороду, захмелевший благодетель давал последние наставления Фалалею: шапки с головы не снимать, не позорить церковный сан бритой головою, бороду прикрывать воротником — для священнослужителя больно коротка. В крайнем случае говорить, что расстрига.
— Ладно, бегите, благословляю вас, — он перекрестил заблудших овечек.
Но овечкам покинуть ризницу удалось не сразу: дверь медленно приоткрылась, и Кирька согнулся в поясном поклоне. Его примеру последовали и флиртовцы.