— Господин Сыромясов, хрипло предложил Тернов, — прошу вас, проходите и присаживайтесь.
Сыромясов не заставил себя упрашивать. Он прошествовал к указанному стулу и сел, картинно закинув ногу на ногу. Затем достал из кармана массивный серебряный портсигар, нажал рубиновую шишечку, после чего послышался мелодичный щелчок, портсигар раскрылся, и дон Мигель вальяжным жестом извлек из него сигару.
— Вижу, пребывание в нашей камере предварительного заключения не лишает вас привычных радостей жизни, — справившись с первоначальной оторопью и опускаясь в служебное кресло, язвительно констатировал следователь.
— Вы позволите? — Сыромясов, не глядя в глаза собеседнику, выразительно взмахнул кистью руки, меж холеными пальцами которой была небрежно зажата сигара.
— Разумеется, — еще язвительнее ответил Тернов, — прошу вас быть как дома. Вы ни в чем не испытываете стеснений?
— Благодарю вас, я доволен всем, — Сыромясов надменно заколыхал двойным подбородком, — никогда еще так приятно не проводил время. Столько почтения, уважения, учтивости, готовности услужить…
— Я рад за вас, — скривился, не выдержав, Тернов, — но должен вас предупредить, что каторга — менее комфортное место.
Дон Мигель Элегантес передернул плечами, невозмутимо манипулируя серебряным ножичком для обрезания кончика сигары. Тернов сделал знак письмоводителю, и тот поспешно положил на стол начальнику уже изученную записку и лист из протокола.
— Итак, продолжим, если вы не возражаете, — произнес ледяным тоном Тернов. — В наше распоряжение попала записка, адресованная вам. Кто ее писал?
— Позвольте взглянуть.
— С превеликим удовольствием.
Павел Миронович точно рассчитанным, страшным своей медлительностью движением поднес записку к лицу задержанного. Однако из рук ее не выпускал. Напрягшись, как кошка перед прыжком, он готов был при малейшем подозрительном шевелении тотчас отдернуть записку.
Дон Мигель Элегантес с минуту безразлично бегал глазами по расплывшемуся тексту. Наконец, отвернувшись, вымолвил:
— Эта записка адресована не мне. Я ее никогда не видел. И имени моего здесь нет.
Павел Миронович, убрав важную улику на безопасное расстояние от преступника, прищурил светлые глаза, губы под пшеничными усиками растянулись в недобрую усмешку.
— Имени действительно нет, это вы правильно говорите, и я восхищаюсь вашим самообладанием. Однако записка извлечена из кармана ваших брюк. Вон они лежат на диване. Узнаете?
Следователь, подавшись вперед, не спускал испытующего взора с лица допрашиваемого. Сыромясов через плечо покосился на диван.
— Брюки не мои, и пиджак тоже.
— Очень интересно, — Павел Миронович расслабился, откинулся на спинку кресла. — Вы еще не забыли, что были арестованы в нижнем белье?
— Не забыл.
— Тогда где же находилась ваша верхняя одежда?
— Дома. Ну и в других местах.
— То есть там, где проживает ваша пассия, — подсказал Тернов, отметив про себя, что подозреваемый забыл зажечь сигару.
— В этом ничего преступного нет.
— Согласен. Однако преступное есть, и вы знаете в чем.
— Заявляю и прошу запротоколировать: никакого сговора в редакции журнала «Флирт» для получения сенсационного материала не было. Я уважаю наше издание.
Сыромясов приосанился, надул губы.
— Ваше? Но вы ведь там больше не работаете.
— Как это не работаю? — выкатил глаза обозреватель мод.
— Очень просто. Вы уволены. Так сказал мне господин Мурин, а ваш конторщик Данила подтвердил.
— Они лгут.
— С какой целью?
Сыромясов задумался.
Тернов смотрел на популярного обозревателя мод — бывшего обозревателя! — с нарастающим нетерпением. Впрочем, иногда следователь опускал взор на стол, где рядом с запиской лежал лист из протокола дознания, подписанный фамилией Забродин. Почерки на обеих бумагах, действительно, в некотором роде совпадали: буква «б» имела прямой хвостик. Павел Миронович с трудом припомнил, что человек с такой фамилией жил в «Бомбее» и приехал в тот же вечер, что и покойный Трусов. Но если именно Забродин писал записку Сыромясову, то дон Мигель должен быть с ним знаком!