— И… даже товарищ прокурора? — пораженный нарисованной картиной Тернов начал заикаться.
Письмоводитель опустил глаза и вздохнул.
— И… князь Семихолмский?
— Их жены вместе учились в Смольном, кажется, — робко прошелестел письмоводитель.
Тернов вернулся к своему столу, сел на место и решительно взял в руки перо.
— Бред, полный бред, — заявил он твердо, отгоняя некстати явившийся образ плачущей Лялечки, — не может быть. Это полный цинизм и нравственное падение.
— Согласен, — покорно закивал служака.
— Но вы все-таки вызовите немедленно ко мне надзирателя Баранова! Если он во всем сознается, я сию же минуту напишу рапорт министру!
Письмоводитель уже собрался выполнять указание начальника, как дверь открылась, и на пороге появился дежурный офицер с бумагой в руках.
— Ваше высокоблагородие, — вошедший щелкнул каблуками и вытянулся в струнку, — только что поступило донесение от агента от дома Синеокова. Я записал телефонное сообщение. Изволите взглянуть?
Тернов властно протянул руку, проследил за четкими шагами офицера и уже через мгновение читал каллиграфические строки, которые осмыслить сразу не смог:
«Два часа пополудни к дому, где проживает господин Синеоков, подъехали сани, в них сидели трое господ. Один из них — с фотографическим аппаратом. По словам дворника, господа поднялись в квартиру поднадзорного. В три часа пополудни к дому подъехали сани, из них вышли мужчина и женщина. По словам дворника, они также поднялись в квартиру поднадзорного. Мужчина дворнику неизвестен. А женщина, по его словам, — переодетый в женское платье господин Синеоков».
Глава 18
Фельетонист Черепанов, вооруженный кружкой для пожертвований, выглядел монументально — так внешняя оболочка, одежда, преображает человека. Фалалей даже говорить стал медленнее, и в речи его то и дело мелькали церковные выражения. И бредущего рядом с ним стажера он вопросами не мучил, а только поучал отечески. Впрочем, стажер, как и подобало иноку безгласному, и сам хранил молчание. И только тогда, когда они увидели подсвеченную софитами вывеску:
Первое в России
СИНЕМАТОГРАФИЧЕСКОЕ АТЕЛЬЕ
Под ведением известного фотографа
При Госуд. Думе
А. О. ДРАНКОВА,
Самсон дернул за рукав друга и остановился.
— Фалалей, — сказал он хрипло, — я не уверен, что мне сюда надо.
— Что за черт? — фельетонист перешел на обычный слог. — Что за капризы?
— Какие капризы? — сердито возразил Самсон. — Я всю дорогу думаю, что, когда мы уходили из церкви, я столкнулся со своим отцом.
— Вот так номер! — Черепанов присвистнул. — А откуда ты знаешь?
— Так ведь батюшка преложил опроститься кому? Василию Игоревичу. А именно так и зовут моего отца.
— Василиев Игоревичей в столице много, — рассудил Фалалей, — может и не он. Там, кажется, еще две этуали присутствовали?
Шалопаев смутился.
— Господин Либид мне говорил, что батюшка мой может развлекаться с барышнями легкого поведения.
— И я тебе это говорил! — обрадовался наставник. — Лучше не мешай ему. Или ты хочешь его разоблачить?
Самсон, подозревавший, что один из женских подолов, мелькнувших рядом с подолом отцовской шубы, мог принадлежать юбке его жены Эльзы, вздохнул.
— Хотел сначала, — признался он, — но как я ему объясню, почему я в монашеском наряде? Он-то считает, что я в университете…
— Вот что, сын мой, положись лучше на волю Божью. Пусть все идет так, как идет. Если суждено тебе встретиться с папенькой — встретишься. Если не суждено — так тому и быть. А если ты сейчас и вернешься в церковь, где гарантия, что отец твой еще там? Скорее всего, он уже отбыл в места более приятственные. И для твоего редакционного задания там материала нет. Разве твой папенька совершил преступление по страсти?
Самсон на этот вопрос не ответил, хотя и не сомневался, что папенька его, Василий Игоревич, не без греха… Но разве пошлый адюльтер — такое преступление, которое способно поразить читателей журнала «Флирт»?
— И господин Либид почему-то говорил мне, что он не хочет, чтобы я встречался с отцом.
— Фи-и-и, — протянул Фалалей, — почему-то! Да потому, что Майша ему так велела. Не хочет она тебя отпускать из редакции, ты — наше золотое перо. Ясно?