— А что ты там искал, Игнат? — строго вопросил Чудин. — Твое дело улицу мести да печи топить.
— По печному делу и завернул, Яков Тимофеич, в аккурат перед тем, как беготня случилась. Нежли господин Рябчиков вам не доложил? Я ключ у него брал, чулан отомкнуть.
— До чулана ли мне, — досадливо отмахнулся Рябчиков, — когда я думал, что медведь в гостиницу пробрался…
— Молчать! — Тернов не на шутку обозлился. — Не сбивайте меня с толку. Зачем ты Игнат, ходил в чулан? Да еще с утра?
— Мое дело служивое. Коридорный Петя сказал, жилец из 17-го номера требует протопить печь, да не березовыми полешками, а буковыми. Где я ему их возьму? В дровянике таких нет, штоб на все капризы жизни. Ну, я и удумал старые стулья на егойную блажь пустить.
— То-то в гостинице вонь стоит, — заметил доктор, уже облачившийся в сюртук, — стулья-то лаком покрыты, а лак при горении дает токсины, угореть можно, отравиться. Серость, смотрю, у вас непроглядная. Господин следователь, моя миссия завершена. Позвольте откланяться.
— А труп? — спросил Лапочкин. — Так и будет здесь лежать?
— Медицинский транспорт вызван. Заключение я написал. Ждать более возможности не имею. Вынесут сами.
Доктор покинул номер с видом крайне недовольным. Толпа в дверях расступились, пропуская его, и снова сомкнула ряды. На лицах соучастников дознания появилось задумчивое выражение. Все принюхались. Затем задумчивость сменилась недоумением: никаких особых запахов и не могло быть от сожженных обломков стульев!
— Зачем же серостью-то нас обзывать? — осуждающе заметил Чудин и поджал губы. — Да, мы не первосортная гостиница. Нам до всяких зеркал и ресторанов с оркестрами далеко. Гостиница у нас маленькая, но порядочная. Господин околоточный, чем же я провинился?
— Вас пока никто ни в чем не обвиняет, — вздохнул околоточный, потерявший надежду, что молодой следователь сумеет найти хоть какой-то просвет в мерзопакостном деле.
— И у нас бывают клиенты приличные, хотя и не аристократы, — нудил Чудин. — А репутацию моего заведения я не позволю марать никому. У меня даже графья останавливаются. На такой случай и погребок у меня есть, а там вина распрекрасные, ветчинка и всякие паштетцы — немного, но зато постоялец получает заказ по высшему разряду быстрехонько.
— Так, может, этот… э… э… э… — Павел Миронович мотнул головой в сторону Сыромясова, — в погребе сидел?
— Нет, — запротестовал хозяин гостиницы, — ключ от погреба только у меня. И я его оставляю портье, разве что с последним поездом приезжает подходящий постоялец. Сейчас таких у нас нет. И ключ ночевал со мной.
В комнате повисла тишина.
— Картина получается странная, — нарушил молчание Лапочкин. — Этот… господин… э… э… э… любовник покойника якобы знал о приезде Трусова. Готовился, медвежьей мордой запасался. Но проник тайком. Спрятался и под покровом ночи явился на свидание в номер, где и сотворил свою мерзость, заснув потом сном праведника.
— С ним мы разберемся позже, — пообещал с неприязнью следователь, — улики против него неопровержимые, но все-таки в соответствии с требованиями либерализма мы должны помнить о презумпции невиновности…
— Совершенно верно, господин Тернов, совершенно верно, — подхватил Лапочкин, сложив морщины на лице в одобрительную гримасу. — Надо бы опросить прислугу.
— Этим займетесь в следственной камере, всех туда вызвать, — распорядился Тернов, — а пока, господин Чудин, сообщите мне о своих постояльцах.
— Охотно, ваше высокоблагородие, охотно. Учет не только в книге, но и в моей голове, память отменная. Половина номерочков пустует. И номер 6, и 10, смежные с этим несчастным. В номере 17 проживает господин Коптев, московский стряпчий, а в 19-м — Забродин, тверской мясник. Оба пожаловали вчера, следом за господином Трусовым, вечная ему память. На первом этаже народец попроще: два студента, Горин и Преображенский, затем учителишка из Клина, по фамилии Розоперов. Еще есть супруги Белкины. Из Саратова, из чиновников. Да землемер-пьяница Чакрыгин. Тот уж с полгода обретается в столице. В Курск возвращаться не думает, плату вносит исправно. Этот ночами шастает по злачным местам, возвращается поздно.
— Так, наверно, этот… э… э… э… задержанный вместе с вашим курянином за полночь и явился, а ты не заметил, заспал, — с упреком оборотился Тернов к швейцару.
— Позвольте возразить, ваше высокоблагородие, — загудел Кузьма Гаврилыч, — как же такого толстяка не приметишь? И Чакрыгин тощенький, за ним не спрячешься. Да и трезвый я был, Богом клянусь.
— Ну, я вижу у вас тут и порядочки, — не выдержал Лапочкин, — одно появляется невидимо, другое исчезает. Как же понять, что верхняя одежда задержанного исчезла бесследно?