– Мы ведь правда останемся здесь навсегда? – спросила меня однажды дочь. К тому моменту прошло уже больше месяца с нашего приезда, и дни теперь проскальзывали совсем незаметно.
– Нет, конечно! – ответил я. Хотя внутренней уверенности уже не было. Расщелина открывала мне все больше и больше. Дневник наблюдений заканчивался – к счастью, в моем багаже на всякий случай было еще три таких толстых тетради, а также два блокнота поменьше в высоту – но при этом и потолще.
Однажды утром я не обнаружил Оби. Она вернулась под вечер, вся в мелких порезах и жутко уставшая.
– Чужой марабута, – пояснила она. – Это место – как приз, награда. Но сюда нельзя прийти, не победив прошлого владельца.
– И ты тоже кого-то… Побеждала?
– Конечно, – Оби пожала плечами. – Но это было так давно, что я уже и не помню.
Я еще раз посмотрел на нее. Она выглядела лет на двадцать с небольшим. Может быть – двадцать пять. Я заподозрил некую игру-мистификацию, но ввязываться в нее и уточнять не стал.
Следующие два дня Оби спала, просыпаясь лишь изредка – для того, чтобы попить или сходить в туалет. На третий день она вышла из дома и растянулась на большом камне, подставив тело солнцу.
– Приходи после полудня, – попросила она.
Проведя некоторые исследования, я вернулся к хижине. Джоан поблизости не было – она в последние дни часто играла у ручья или в лесу одна и это ей нравилось, а меня – к стыду моему – вполне устраивало.
Оби накормила меня острым салатом из каких-то мясистых листьев, а затем явно намекнула на возможность и даже необходимость близости. Потом мы некоторое время просто лежали на камнях и молчали.
– Что-то случилось, – вдруг встрепенулась она.
Я ничего не чувствовал, но успел уже убедиться, что Оби знает и ведает куда больше, чем я.
Мы побежали к расщелине – а там, на самом краю, свесив ноги в серых панталонах вниз, покачивалась Джоан.
Закусив губу, чтобы не заорать, я помчался к ней. Схватив ее, я отнес дочь подальше от серного тумана.
Дыхания и пульса не было. Согласно трудам доктора Пацельса, я попробовал вдыхать ей воздух через рот и ритмично давить на сердце, но за несколько минут это не возымело эффекта.
– Я вижу логику в твоих действиях, – тихо сказала наблюдающая за этим негритянка. – Но считаю, что нужно сделать иначе.
– Как? Как?! – заорал я, бросаясь к ведьме. – Скажи, как, и я отдам тебе душу!
– Ты путаешь меня со своим дьяволом, – скривилась Оби. – Нужно взять глиняную табличку, написать на ней кровью родственника имя того, кого хочешь вернуть, и положить в рот оживляемому. А потом задать ритм сердца – барабаном или как-то иначе.
– Можно на бумаге?
– Хоть на тряпке, – склонила голову набок марабута. – Надпись имени кровью родственника – маяк для духа. Вложи под язык, сунь в карман покойнику – просто чтобы дух узрел возможность вернуться. Но в рот все равно надежней.
Не помню, как я домчался до дома. Как писал имя дочери на клочке бумаги своей кровью. Как возвращался, раскрывал ее рот.
Потом Оби некоторое время выстукивала ритм прямо на своем бедре, при этом что-то напевая, а вера покидала меня.
Я был готов уже самостоятельно броситься в расщелину – возможно, на это влияло и то, что она была неподалеку, а я сидел без повязки, – когда Джоан открыла глаза.
– Жива! – заорал я как безумный.
А она тем временем сплюнула бумажку, встала, огляделась. Глянула на меня. Ткнула пальцем в Оби. Посмотрела на себя, потрогав пальцами панталоны так, будто видела их первый раз, и тонко, визгливо захохотала.
– Невозможно. Это невозможно! – крикнула Оби, падая на колени. – Чужой дух не мог…
Тем временем Джоан уверенно подняла с земли увесистый камень и, решительно шагнув к ведьме, огрела ее с размаху по голове.
Я кинулся к ним, но замер, когда дочь указала на меня пальцем и сказала каким-то неестественным голосом:
– Дикки, стоять. – Так меня называл только один человек. – Ты не посмеешь тронуть тело своей дочери, а я не дам тебе остановить меня. В какой стороне ваш лагерь?
Находясь в состоянии, близком к прострации, я указал рукой.
– Если ты пойдешь за мной, я занервничаю, могу упасть и разбить лоб. Понял намек?