Наташа и Анарх добирались до заветного места. Место это находилось под двумя смолистыми спокойными соснами-соседями. Под одной сосной хитро прятались, заваленные сверху сухими листьями, ветками, иглами, учебники по химии, узкие и длинные полоски бумаги с химическими рецептами и формулами, под другой сосной покоились консервные коробки, пузырьки с мутной и подозрительной жидкостью, белые, черные порошки, тертый уголь, селитра, сера, фосфор, колбочки, стеклянные и медные трубки. Содержалось все это в деревянных ящиках, вкопанных в землю. Наташа и Анарх извлекали содержимое из ящиков. Невежество и незнание химии не позволяют мне с уверенностью описать и оценить те упорные опыты, которые производились Анархом. Из позднейших признаний Наташи следует, что шагах в двадцати от заветного места разводился чуть приметный костер; именно на этом костре делались знаменитые и опасные опыты. Во время этих опытов Анарх превращал Наташу в простую прислужницу. Наташа подавала ему колбочки, реторты, порошки, жидкости, поддерживала огонь, справлялась в учебниках, в записках, и далеко не всегда посвящал ее Анархв свои изощренные и разнообразные изыскания. Искал же он простейшие и еще неведомые соединения элементов, чтобы бомбы можно было делать походя всякому, кому не лень. Иногда между Наташей и Анархом возникали распри. В распрях Анарх неизменно брал над Наташей верх.
— Вы индивидуалистка, — поучал он Наташу, нагревая синюю вонючую жидкость, глядя на трубку пристально и несколько опасаясь, не взорвется ли она от неизвестных причин. — Вы романтик, а революции нужны предвидения, массовые выступления. Отодвиньтесь.
— Я не против массовых выступлений, — оправдывалась Наташа, нисколько не отодвигаясь от опасной трубки, — но я люблю Гершуни, Каляева, Перовскую…
— Личное пристрастие, — отрезал Анарх. — Прошу вас, отодвиньтесь!
Наташа со страхом следила за синей жидкостью. Боялась она не за себя, а за Анарха: «Какой он отважный! Он похож на Кибальчича. Неужели взорвется эта гадость? Что будет тогда с Анархом?» Наташа жмурила глаза. Сказать Анарху, чтобы он остерегался, она не решалась, зная, что с его стороны готов сокрушительный отпор, но при всяком случае старалась взять у Анарха трубку или колбочку и держать их самой над огнем, даже прибегала для этого к хитростям. Притворяясь лентяйкой, она отказывалась ходить к соснам, подавать порошки и снадобья. Анарху приходилось это делать самому, и тогда волей-неволей он передавал трубки Наташе, и она держала их над огнем. Бесспорно, Анарх осуждал капризы Наташи, считая ее поведение отголоском буржуазной среды, воспитания и навыков. Он делал ей внушения. Наташа вздыхала, но колбочек не выпускала из рук. Так работали они в тишине и в небольших пререканиях. А кругом стоял лес, зрелый, июльский лес, в неистощимом зеленом убранстве и мягких сумраках.
Достигал ли Анарх положительных итогов, — судить не берусь. Работал он старательно, и к окончанию опытов руки его были изъедены кислотами, покрыты пятнами разных цветов и оттенков. Приходилось к тому же отгонять комаров, и пятна забирались на лицо, шею, искажая Анарха до неузнаваемости. Наташа не прочь была иногда рассмеяться, созерцая украшения на лице Анарха, но она ограничивалась лишь тем, что кусала губы, отворачивалась в сторону, либо глядела вверх, следя за легкой белкой. Сама Наташа более удачно, чем Анарх, избегала химических украшений, но и она нередко носила на своих пальцах следы опытов и трудов своего друга.
К вечеру, предварительно вымывшись с мылом в реке Кижмоле, Наташа и Анарх возвращались из леса. Анарх провожал Наташу до города, покидал ее у слободки и подавал руку лодочкой. Делал он это по двум соображениям: он конспирировал и хотел «закалить» Наташу; имелась еще одна причина: Анарх не любил попадаться вместе с Наташей на глаза ссыльным: они могли счесть его за ловеласа, могли даже бросить какую-нибудь двусмысленную шуточку. Этого Анарх терпеть не мог.