Ему было здесь так же уютно, как когда-то в родительском доме и как потом не было уже нигде. Виделись они только вечером за ужином, а потом Витек возвращался к полностью захватившей его работе. Он надеялся, что, прочитав о его страданиях, Нина полюбит его за них, а он уже и так ее любил, но боялся об этом сказать.
Через неделю работа была закончена. Утром в воскресенье он собрал листы, сложил их вместе и пошел на кухню. Там Нина, прикрыв дверь, чтобы не мешать ему звоном кастрюль, готовила обед.
Он распахнул дверь и с порога объявил:
– Вот, все готово!
Кухня внутри почему-то оказалась ментовским автобосом. Автобус был пуст. Перед ним стоял Иван в зимнем камуфляже и смотрел на него колючим взглядом.
– Очухался, бомжара? – спросил он недружелюбно. – Это хорошо. А то я уж думал – тебе кранты.
Листы выпали у Витька из рук и разлетелись по полу.
– Ты чего, Ваня? – спросил он, чувствуя, что произошла катастрофа.
– Для тебя я – Иван Петрович! – отрезал тот. – А откуда ты знаешь мое имя?
– Так мы же с тобой вместе два месяца на решетке кантовались, – пролепетал Витек.
– Мы с тобой? – тот смерил его полным презрения взглядом. – Ты хочешь сказать, что я бомжевал? Да ты в своем уме, убогий? Я тебя в первый раз вижу – это раз! Я офицер милиции – это два! Понял?
– Понял. А как же Пяндж?
– Какой еще Пяндж?
Витек совсем смутился:
– Ослик, который твой сын.
– Мой сын – осел? В каком это смысле?
– Ну, – Витек уже и не рад был, что завел речь о Пяндже, – с копытами такой и с хвостом.
Иван навис над ним, как готовая обрушиться пятнистая скала. Витек втянул голову в плечи и попятился.
– То есть ты хочешь сказать, что я трахал ослицу?
– Ну ты же сам рассказывал.
Иван машинально нашарил на поясе дубинку. Витек обмер. Иван передумал, но руку с дубинки не убрал.
– Ты нарываешься на большие неприятности, бомж, – сказал он угрожающе. – Ты оскорбил меня – назвал бомжом и зоофилом, а моего сына – ишаком. А я, между прочим, при исполнении. За это тебе могут влепить срок.
Витек испугался. Он чувствовал, что делает одну глупость за другой, но не мог остановиться.
– Так я же по-дружески, – пролепетал он.
– Ты мне, блядь, не друг! – рассвирепел Иван. – Говорю же тебе – я первый раз тебя вижу!
Витек не поверил.
– Ваня, – сказал он, – ты решил меня разыграть? Но зачем же так жестоко? Я ведь тоже человек, хоть и бомж! Я такой же, как и ты, только у меня нет дома – вот и вся разница. Давай считать, что твоя шутка удалась. Посмеемся, хоть это и не смешно, и забудем. И все станет, как раньше. Ну?
В глазах омоновца промелькнуло сочувствие. Он начал понимать, в чем дело:
– Нет, мужик, это не шутка, – сказал он уже нормальным тоном. – И ты не был мне другом. Не знаю, может, ты и хороший друг, но чего не было – того не было. Тебе все померещилось.
Витьку опять показалось, что его столкнули с обрыва и он летит в бездну. Минуту назад у него было почти все, а теперь не осталось ничего.
– Как померещилось? – растерянно спросил он.
– А вот так. Попал ты мне под горячую руку и получил дубинкой по башке – вот и все дела. Ты вырубился, и я приволок тебя сюда, чтобы не затоптали. Хотел вызвать «скорую», а ты сам очухался.
– И ничего больше не было?
– Ничего.
– Совсем?
– Совсем.
У Витька вдруг заболела голова, и он поморщился.
– А куда ты меня ударил? – спросил он.
Омоновец поднял руку и показал на свой затылок, но не прикоснулся к нему:
– Сюда.
Витек потрогал затылок и вскрикнул от боли.
– Я не хотел, – сказал Иван, – так получилось. Извини.
Витек понял, что больше здесь делать нечего.
– Я пойду тогда? – спросил он.
– Иди. Может, все же «скорую» вызвать?
– Нет, обойдусь.
Он направился к двери.
– Погоди! – сказал Иван.
Он собрал с пола бумажки, приложил к ним сто рублей и вложил в руки Витька.
– Купи себе чего-нибудь выпить – полегчает.
Витек, пошатываясь, вышел из автобуса и побрел обратно к Пушкинской площади. Демонстрантов уже разогнали, и дорога была свободна. На воздухе ему стало лучше. Он рассеянно посмотрел на бумажки у себя в руках. «Жить без зубов – неудобно и стыдно», – прочитал он на одной из них. Это были листовки с рекламой зубной клиники, которые днем раньше он раздавал у метро и запас которых остался у него в кармане. Он бросил их в урну. Туда же улетела и Иванова сотня, лежавшая сверху. Витек хотел ее достать, но едва начал наклоняться, как стало ломить ушибленный затылок. Он махнул рукой и пошел дальше.
Иван стоял в дверях автобуса и смотрел ему вслед. «Чуть не убил бомжа, – подумал он. – Полегче надо в следующий раз. И откуда только он узнал мое имя? Может, слышал, как кто-то из наших назвал? Но он был тогда без сознания». Он так и не нашел ответ на этот вопрос.
Подошли остальные омоновцы, расселись на сиденьях, автобус тронулся. Он обогнал шедшего по тротуару Витька. Иван бросил на него последний взгляд. «Оклемается, – подумал он. – Зарастет, как на собаке. Бомжи – они живучие». Но на душе было скверно, как будто он обидел ребенка.
– Ничего не было, – повторял Витек, глядя себе под ноги, – ничего не было, ничего.
Неровности тротуара, серые камешки, вкрапления и трещины подтверждали его слова – да, ничего не было.
Он поднял голову и огляделся. На дворе стоял все тот же апрель, а вовсе не август, было пасмурно, дул холодный ветер. Руки мерзли без перчаток.
– Конечно, – пробормотал он, – ничего ведь не было. Да и откуда ему взяться?
Он попытался вспомнить номер телефона Нины – и не смог. Он не помнил и ее адреса. Не помнил, где находится решетка, на которой он спал. Не помнил ничего.
– Ничего не было, – повторил он. – И уже не будет, – добавил помимо своей воли, как будто кто-то велел ему это произнести.
Ему показалось, что теперь всегда будет середина апреля и он будет все так же брести по тротуару до самой своей смерти, которая может наступить через много лет, а может – через несколько минут.
62
Затылок у Витька зажил. Его часто можно увидеть по вечерам на Садовом. Узнать его нетрудно: ему около тридцати пяти лет, он неплох собой, у него черные волосы с ранней сединой и он рисует на стенах домов странные знаки, похожие на значок бесконечности с завитушками. Он обходит Садовое круг за кругом, всегда по внутренней стороне, а затем выходит на Крымский мост и ждет, что с ним что-нибудь произойдет. Но никогда ничего не происходит.
Тогда он начинает все сначала. Теперь он твердо знает, что ничего не было.
Он нашел дом Нины и даже узнал дверь ее квартиры, но на звонок открыла какая-то женщина в бигудях и сказала, что никакой Нины здесь нет и никогда не было.
От гаража, где когда-то стоял Пяндж, его шуганули и сказали, что там стоит дорогая машина и чтобы он тут не лазил.
Он нашел ту самую решетку у метро, но там жили совсем другие бомжи и прежних никто не помнил.
Из канализационного колодца, где сидел Гриб, никто на стук не отозвался, а поднимать крышку и опускаться вниз Витек не захотел.
Василиса с хреном куда-то пропала.
Лупоглазого с синим пойлом на прежнем месте не оказалось.
Так что все сходится – ничего не было. И ничего нет – ни дома, ни близких, ни друзей.
Один раз он видел Ивана. Тот проезжал мимо на своем автобусе и вышел спросить, как здоровье. Поговорили пару минут. Ивана теперь перевели в Москву, но москвичей он все так же не любит.
Витек часто вспоминает свой родной город и мечтает туда уехать. Ему кажется, что там еще висит тот самый почтовый ящик, а в нем его ожидает важное письмо, которое может изменить его жизнь. Но у него нет денег на билет.
Если вы его встретите – ссудите посильную сумму. Может, письмо и вправду там его ждет?