Вольтер
Баир - старший волчьим чутьем (да разве человеческое не чутче?!) обживал ферменское сообщество, чураясь его плотоядия и вожделения. Баир - младший, со свойственным ему обаянием, хороводился с местным подростковым выводком. Проживали они на отшибе от всех , в полуразрушенной бане, утепленной саманным кирпичом вместо обыкновенной завалинки, и горбылевой крышей, настланной на пологий жердевый скат. Из всего скарба имели лишь самое необходимое и не особенно утруждались в его сохранении.
...Ферма" гудела по случаю торжеств Великого Ноября. Закончилась уборочная страда, заскирдованы овсы, коноплё, ячмени, рыжик. Стога сена огорожены на зиму плетнями. Скот нынче нагулялся, лоснится сальными шкурами. Да и хряки-хрюшки, оставленные в зиму на развод, разжиревшие на обрате да зерновой отработке, не страшатся первых колючих заморозков, только нюхают степной воздух, вопрошающе похрюкивают. Идиллия - да и только...
Легкий морозец при ярком солнышке, бирюза светлых небес так и тянут на улицу. Да и душноватое домашнее тепло, усиленное гуляночными градусами, гонит из избы. А главное - долгожданный колхозный выходной. Ах, как хочется дать и душе праздник!
Стайками и парами, нарядными и воодушевленно-шумными - праздник же!- люди гуляли по околицам и окраинам, пересекаясь дружескими приветами и праздничными поздравлениями. И, прогулявшись, повторно возвращались в застолья: свое, или приглашенное. И празднование начиналось с удвоенной силой.
Ферменцы потчевались бражкой. На тягучей патоке сладкое хмельное питие было приятно на вкус. На закуску - грибочки и свежатина из свинины... Сало еще не вызрело. А вот соленые ельцы подошли в самый раз!
У Кольки Натыры крестины новорожденного пацана совпали с ноябрьским Торжеством. Гости сгрудились за длинным, наспех сколоченным столом. Здесь и крестные родители супруги Пилатовы, и соседи Карлины, и дед Рыцак со своей роскошной белой бородой, и второй нерусь на Ферме - после Кольки-то Натыры! - Баир Цывкин, забредший сюда не случайно: Колька ему соотечественник, или какой-то свойственник.
А под ногами путается вездесущая ферменская ребятня.
Про колькиного пацана, сладко посыпехивающего за занавеской, никто и не помнит. Затягиваются хмельные разговоры. А все больше про религию да политику.. Тут дед Федос главный.
- ...Ить я как мыслю, православные...Негоже нам веру-то напрочь... истреблять. Не по божески это... Ить я вас всех крестил, и тебя , Колька ...Хучь и басурман ты по обличью... И теперь вот... сына твово, храни его господь...
- А давай с тобой выпьем, дядя Федос!.. За сына.
- Ты, Федосий Михалыч, про веру тут не... агитируй!
- Так не Михалыч оне...
- Ну все равно... не агитируй!
Баир Цывкин куражиться. Кривит рот. Смуглое его лицо с аккуратно-постриженными усиками, сверкает прищуренным - от выпитого - глазом, словно безрассудным клинком. Кулаки держит на коленях. Вот - пришел, не зван, не гадан, а - свойственник. И не выгонишь: торжество, крестины, как ни как.
- А и правда, Хфедосий, не блатуй ты нас за свою веру... сколько раз просил! Ну, не начинай... - Машет рукой Петька Сысой. Он, ферменский скотник, мнительный и занозистый мужичок, смотрит на образа в красном углу избы. И говорит вовсе не с отцом Федосом, а, кажется со стороны, с ликом святым.- Ну, не верую я!.. Хоть и крещен.
- Да разве можно без веры...- переспрашивает набожный Пилатов. - А как же Пасха? Благовещенье?.. Душа-то как же... предстанет?
- А ты выпий... выпий и - пройдет.- Предлагает Сысоиха.
Дед Федос хмурит брови, насупливается, но стакан берет. Молча, машинально крестится и не спешно выпивает брагу. Тянется закусить... Однако рука его зависает над столом и... ничего не берет.
- А что, дядя Федос, сурьёзно говорят, мол, нету его... бога-то?- пискляво подначивает Венка Богдан, рыбачишко и охотничек, а всё равно никчемный мужичонка.
-А не надо про это! Не митинг же... Ну, не начинай, друган, а? Я тебя прошу...
- А почему?.. А пусть докажет... про бога-то!
- Цыц!.. Ты выпивай, Федосий...Не слухай оболтусов. - Командует Колька. И подкладывает расхристанному священнику соленого груздя.
Дед Федос снова берет стакан. И по заведенному ритуалу пьет. И снова не находит чем закусить, или брезгает угощеньем.
Гости не отстают от православного деда. И с выпивкой, и с разговором. Бабы пытаются запеть, но, видать, не созрело. Пацаны совсем осмелев, таскают куски со стола. За занавеской плачет младенец. Мария нехотя покидает компанию, а никто и не замечает.
За оконцем вызревает ярый погожий день, добрый для крестьянских дел и умилостивления души. Суровое солнце несет свет без тепла, а серая просинь ноябрьского неба напоминает о грядущих холодах. Надо успеть насладиться божьей благодатью. Впитать на всю предстоящую зиму последний дар осени. И снова идут на улицу. И радуются, завидев знакомые лица соседей, точно утратили уж "надёжу" на подобную встречу. В разговорах ферменцев вперемешку сквозят негодованье и одобрительная нота, ушло, мол, по причине недосмотра правленья под зиму более десятины льна-"кудряша", а картофель и другие корнеплоды поморожены, что не дает возможности употреблять таковую самим членам колхоза, а также кормить скот; а задолженность хозяйства разным организациям и учреждениям за уходящий год весомо сокращена и авось покроется за счет нынешнего урожая. Товарность же, выходящая на рынок -- мясо, молоко и другое сырье -- далеко недостаточна для содержания членов и хозяйства в целом. Мол, утеряно из амбара более 100 штук мешков порожних из-за того, что не было хозяина в кладовой и те, кто брал мешки бесхозяйственно бросал их где попало... Судача, возвращаются к празднику.
- ...Пашка Осколков митинг делал. И уполномоченный приезжал.
- В Осе што-ли? - Интересутся Федор Пилатов.
- Не в Ильинке же...
- И чё сказывали?
- Дак сказки... опеть! И про товарища Сталина, и про выработку...
- Да какеи ж сказки про Сталина? Ты че, Венка, буровишь?
- Тихо, тихо... мужики. Ишь, разорались. Хоть тут все свои, а не надо рысковать. - осаживает компанию Баир и словно нам кого-то обижается. А, может, и зря. Какие, действительно, сказки про товарища Сталина... Он пьет свой стакан сладкой бражки. И сердито хрустит соленым огурцом.
- Нет, погоди, погоди, Басурманка Баир, ты чё тут нас стращаешь? Сколько мы ещё голову в коленки прятать будем? Ты что думаешь, среди нас сексоты водются? Вот ты - чей будешь? Откель взялся?
Баир равнодушно жует огурец и не реагирует на Венку.
-Эх, гости дорогие! Чё головы повесили?..- Сглаживает момент Колька.
-Гуляй, рванина! от рубля и выше... - Тут же подхватывает Венка Богдан.
Наступает баиров час... Баир петь хочет. Выпивает второй стакан бражки, вытирает рукавом рот и пробует голос. "Бга-а-а...дя-га-ааа...Бай-каал пере-е-хааал!.."
-...Рыбацкую лодку берет, - слаженно подхватывают гости, - и грустную песню заводит, про Родину что-то поет...
Особенно возвышается церковный бас отца Федоса. Вместе с Баиркой они заглушают остальные подголоски и ничуть не тяготятся этим. На песню выходит Мария, покормившая сына. И вплетает свой сильный голос - приятное сопрано - в песенную вязь. И - воодушевляются люди! Забирают все выше, мощнее...
Песня знакомая... Про них эта песня. Про побег к обетованной свободе и поиски лучшей жизни. Вот она - свобода - рукой подать! Вот лучшая доля - за отчаянным поступком следует... Бежать, как бежит каторжник - бродяга, сломя голову, в новую неизвестность, не хуже, поди уж, нынешней тяготы... Хуже не будет. Хуже и не бывает. Куда уж хуже-то? Унижение бесчеловечное, хотя и равенством зовется. Бежать - и вся недолга. А уж день-то покажет!