— Куришь, крутой бандит? — спросил я, пуская дым.
— Убью, — глухо пообещал он с земли.
Через пять минут мы сидели рядом и курили по второй.
— Зачем же вы у своего, у старика отбираете? — говорил я. — Крутые — так бомбите воздушных челов (богатых людей). Взял приемник из тачки — и живи сытно.
— А чего тебе зря пропадать? — равнодушно сказал он. — Риска нет, а навар какой-никакой. Хоть покурить, может из барахла чего найдется.
— Ты уже убивал кого-нибудь? — спросил я.
Он пожал плечами. Нормальный подросток, мальчик даже, скорее. Джинсики не такие грязные, курточка нормальная, а туфли лаковые острия тянут на мужской размер. Видно, все лучшее в шайке себе отбирает. А личико — специфическое: припухлое, под смуглостью бледность землистая просвечивает, карие глаза злые и твердые. Санитар городских джунглей, не то крысеныш, не то волчонок.
— Из-за вас все зло, из-за паразитов, — сказал он.
— От меня тебе зло? — изумился я.
— От таких, как ты. Которые бросают своих беременных баб, а бабы потом идут на панель. Вас вообще всех кастрировать — и в колонию, работать, пока не сдохнете.
— Это тебя мать научила?
— Жизнь научила. Страну прогадили, совесть прогадили, а сами не сдохли.
Развитой ребенок. Опоздал комсоргом родиться.
— Что ты в жизни видел. А ты учиться не пробовал?
— Пробовал. В интернате. Хрен я туда вернусь. Лучше сдохну.
— Да вы все быстро дохнете. Дурью дырки набьете — и дохнете.
— Тебе еще в рот не ссали, — сказал мальчик наставительно. — Тебя еще на хор не ставили. Кому ты нужен, огрызок, ты вообще жизни не видел.
— Поживи с мое, микроб, узнаешь.
— Наши столько не живут. Это вы, плесень, воняете — а за жизнь цепляетесь.
Потом мы пообещали убить друг друга при первой встрече, а потом — глядь! — по аллейке ЛГБТ наш шаркает, Петюня. Увидел нас и улыбается.
Цветы жизни
А улыбка у него, у пидораса, добрая и открытая. Отцовская такая, дружеская. Просто ходячая забота о ближнем.
— Чего ты мальчишку скуриваешь, — укорил он. — Хоть покормил бы чем.
— Они уже мной покормились. Всю сумку скоммуниздили.
— А чего ты пришел в их парк со своей сумкой? Да еще заснул, небось. Вон от тебя дух какой парфюмерный. Сам виноват, нельзя детишек в искушение вводить. Им знаешь как кушать хочется, не то что нам…
Петюня сел рядом, с другого бока пацана, и достал два мятных пряника в прозрачном пакетике:
— Угощайся, брателла. Этот зверь вообще к малолеткам жестокий, я его давно знаю.
Когда-нибудь я его, педофила поганого, убью. Вот будет настроение особенно поганое, и я его убью. Трудность в том, что вообще по жизни он кент нормальный. Подлянок не кидает. Просто крыша со сдвигом. Как мальчика увидит — так у него встает. И тут он уже собой не владеет, готов на любые жертвы и унижения.
— Легабот, — поддразниваю я, — пойдем на ферму посмотрим, как там сегодня боровков холостят?
Он даже лопатками передернул. Глянул как змея, чуть не зашипел. Да ладно, какое мое дело. Я ему подмигнул. А вообще его, конечно, стерилизовать надо. Не уколом, а реально. Чтоб писал из дырочки в ровном месте.
— У скопцов в секте, кстати, хорошо кормят, — ну не могу я удержаться. — Правда, там работать заставляют. И молиться.
Тут глаза у него белеют, и я понимаю, что он меня первый убить может.
— Погубит тебя твоя доброта, — говорю. — Нельзя же вечно лучшую хавку шакалятам раздавать.
А он тащит еще пакетик: там булочка с кремом маленькая. Подсохшая, но почти мягкая. И дальше пацану скармливает.
— А взрослый уже малец, — льстит примитивно. — Девок уже, поди, дерет! Тебя как звать, любарь-террорист?
— Андрей, — с достоинством представляется пацан.
— Стоит уже по утрянке-то, Андрей?
После крошечной паузы пацан солидно кивает и пожимает плечами: как же иначе-то, само собой, и даже излишне стоит, непрошенно. С этого бродяжья и недокорма нищего что там у него может стоять, у несчастного.
— Может, Алиску ему привести… — думает вслух Петюня. — Она всегда готова, любит это дело, а сама молодая, старые мы для нее. Да уж и смотрят у нас всех на полшестого с этой жизни, ведь отраву все пьют страшную, от нее даже фонарный столб не встанет, сами-то еле живы.
Пацан, Андрей то есть, улыбается неуверенно.
— Слышь, Пирамида, — обращается ко мне Петюня самым естественным тоном, — сходи приведи Алиску, ты ж знаешь те скамейки за летней эстрадой, где она тусуется. А мы пока покурим, точно, Андрюша?
И эта гадина достает маленький прозрачный пакетик с табаком: никакой это не табак, это смесь табака, реальной анаши и спайса; я его приколы знаю. Сворачивает аккуратную, приятно смотреть, самокрутку и предупредительно мальчишке дает из рук зализать склейку, чтоб тот не побрезговал потом, неровен час. А ведь видеть должен пацан, что там такое, не мог запах не почуять, наверняка спайсы пробовал. Но еще не въехал, что сейчас курить это ему не надо.