— Ты, падла, еще раз Пашку хоть пальцем тронешь, я тебя живую закопаю, ясно? — Жена, не мигая, смотрела на меня. — Я задал вопрос! — Говорил я тихо, почти шипел, — отвечай, сука! Тебе ясно?!
— Й-й-й-яс-с-сно… — Наконец выдавила она из себя.
Я вышел из палаты не попрощавшись.
В офисе, стоило мне переступить порог своего кабинета, зазвонил телефон. Это был Малыш.
— Толян, я зайду, разговор есть.
— Ага, и пушку не забудь… Козел, — добавил я, когда собеседник уже положил трубку.
Малыш вошел в кабинет и начал сразу с порога:
— Толян, прости. Прости, братан. Все на нервах. Все так совпало, не держи зла, нам надо быть вместе, вместе делать дело. Лады?
Я молчал. Любую обиду, нанесенную мне, я простил бы с легкостью, но когда задевали моих близких, моих любимых… Я молчал, а Малыш так и застыл посреди кабинета.
— Садись, Малыш, что у нас нового?
Крылов сел в кресло и закинул ногу на ногу.
— Плохо дело. С Володьки взяли подписку о невыезде, дело завели. Статья пока ерундовая, но кто его знает, что они дальше придумают. Завод соскочил. Пузыря закрыли, Сыромятников на свободе.
— Рад за него.
— Ты чё, серьезно?!
— Он нормальный мужик, Малыш. И, смотри, он победил. Молодец.
— Толян, ты обалдел совсем?! А мы? Мы же в заднице сидим!
— Так сами виноваты. Ладно, Малыш, что делать-то? Я с Пистоном встречался, но мне очень не понравился наш разговор. Такое чувство, что он ведет свою игру.
— Урод! Да я его сдам с потрохами, пусть только попробует!
— А себя тоже сдашь вместе с ним?
— В смысле?
— Ну что в смысле… Сдашь его, сдашь и себя, он же для нас дела делал. Потому он такой смелый.
— Да уж. Я об этом не подумал. Но, может, тебе показалось?
— Дай Бог.
— Ладно, подчищаем все хвосты. Посмотри бумаги, телефоны, адреса, чтобы ничего не осталось в офисе, в кабинете. Я уже проинструктировал сотрудников, но их пока не трогали.
— И ладно, глядишь, обойдется.
Не обошлось… На следующий день курьер привез мне повестку. Меня вызывали на допрос с Прокуратуру, где и выяснилось, что Пистон меня сдал. Через полгода я узнал, что ему пообещали свободу в обмен на эти показания. Уволенный же из Органов Пистон долго не горевал и смылся на свою кипрскую виллу — подальше от тех, кто мог от него потребовать заплатить по счетам.
Пашка угасал на глазах. Мы больше не гуляли. Сын похудел, у него выпали почти все волосы, улыбка, казалось, навсегда покинула до предела осунувшееся детское личико. Я еще несколько раз приезжал на набережную, беседовал с владельцами собак, рыбаками: все твердили одно — никого здесь не было. Я начал думать о том, что возможно повредился рассудком. Все это походило на мистику. Пашка, только сын помогал мне гнать прочь мысли о самоубийстве. Он был жив, и я должен жить ради него.
Через неделю взяли Вована. Его посадили в Бутырку. Малыш к тому времени ушел в запой. Еще через три дня на допрос вызвали меня. Подходя к кабинету следователя, я не был уверен, выйду ли отсюда без конвоя. На этот раз обошлось. В сложившейся ситуации мне трудно было что-либо инкриминировать. Следователь ходил вокруг, да около, пытаясь меня подловить, но я был воробей стреляный. На допросе я забывал все слова, кроме «да» и «нет». Я не пускался со следователем в разговоры, ничего не пояснял, не доказывал, а просто отвечал — тупо и односложно. Через пару часов уставший следак отпустил меня, зло бросив на стол подписанный пропуск на выход. На улице, по пути к машине, я услышал звонок мобильника. Звонил доктор с Каширки. Мое сердце замерло. Пашка! Меня уверили, что с сыном все в порядке, но попросили приехать в больницу.
— Анатолий, э-э-э-э-э…
— Можно просто по имени, — я сидел в кресле в кабинете главного врача. Доктор Полей устроился в кресле напротив. Пожилой еврей был абсолютно лыс, на длинном крючковатом носе повисли очки в черной роговой оправе.
— Хорошо. Так вот, ваша жена выписалась из больницы.
— В смысле?
— В прямом. Отказалась от лечения, забрала сына и ушла, оставив расписку.
— Аркадий Моисеевич, но лечение?
— Оно еще не закончено.
— А шансы есть?
— Ну… — Доктор замялся, — видите ли, не хочу вас обманывать, ваш случай тяжелый, но шансы остаются всегда, сами понимаете. Чудеса иногда случаются.
— Чудеса… Да, но как могла Людка, в смысле Людмила уйти?
— Сам не понимаю, она сказала что-то типа «мне все надоело, вы, ваша какая-то там больница, мы уезжаем». Собрала вещи и была такова.
— Понятно. Доктор, я могу вернуть сына в больницу?
— Конечно, Анатолий! И, мне кажется, это будет очень правильным решением. Нам надо закончить курс химиотерапии.
— А можно ли найти сиделку?
— То-есть?
— Ну, думаю, жена больше не сможет находиться здесь с ребенком, а у меня работа. Я готов заплатить.
— А, понимаю, что же я могу вам порекомендовать одну женщину. Аккуратная, любит детей, с медицинским образованием.
— Договорились. Когда привезти Пашку?
— Лучше сегодня. Мы итак пропустили один сеанс.
— До вечера.
Я пожал доктору руку и уже взялся за дверную ручку, как доктор окликнул меня.
— Да, Анатолий, если вашей жене понадобится хороший пластический хирург, могу дать телефончик.
— Что? — До меня не сразу дошел смысл сказанного, но стоило доктору улыбнуться, как я все понял.
— Нет, не беспокойтесь, я контролирую себя.
— Ну и хорошо.
Я шел по коридору и пытался воскресить в памяти мысль, которая мелькнула в связи с предпоследней фразой Аркадия Петровича.
«Пластический хирург… Вера… Шрамы на лице…», — что-то из давнего лихого прошлого рвалось наружу, но подсознание не хотело его оттуда выпускать. В конце концов я сдался.
Я не бил Людку. Я просто велел ей собираться и уматывать из моего дома. Она попыталась устроить скандал. Я ее не слушал. Просто вызвал такси, собрал пару чемоданов и выставил за дверь. Жену и чемоданы. Пашка ничего не слышал, он лежал наверху в нашей спальне.
Решив проблему с женой, я одел сына и отвез его в больницу. Домой я вернулся поздно вечером. Людка сидела на кухне. Стоило мне войти, как она бросилась в наступление.
— Семенов, ты не имеешь права меня выставлять за дверь! Я твоя жена и этот дом такой же мой как и твой. Я отсюда никуда не уйду!
— Тогда уйду я.
— Скатертью дорога!
Я собрал свои вещи и поехал обратно в Москву в нашу квартиру. Дома я оказался около полуночи. Перед тем, как напиться в полном одиночестве, я позвонил в банк и заблокировал кредитные карты жены. Они были прилинкованы к моему расчетному счету, так что мне не составило проблем это сделать. «Посмотрю, коза, как ты сейчас запоешь», — подумал я злорадно и с хрустом свинтил пробку с водочной бутылки.
Проснулся я от непонятного стука. Голова гудела с похмелья, и каждый удар отзывался в ней болью. Часы показывали 7 утра. Я отдернул портьеру. С черного низкого неба хлестал дождь и падали крупные белые градины. Из приоткрытого окна дул холодный ветер.
«Вот тебе и погодка в конце июня», — подумал я и отправился в ванную.
Через час дождь стих. Приведя себя в порядок и выпив чашку кофе, я вышел из дома. Сев в машину, я завел двигатель и задумался. Что делать? Куда ехать? Не найдя ответа, я выехал со двора и поехал по Комсомольскому проспекту в сторону центра. Этот храм, раскрашенный словно пряничный домик, появился впереди, как только я преодолел изгиб дороги после перекрестка с 1-й Фрунзенской улицей.
Я проезжал мимо этого храма бессчетное количество раз, но ни разу не был внутри. «А почему бы и нет?» Сказал внутренний голос, и на этот раз никто ему не ответил. Я развернулся под виадуком у Садового кольца, вернулся обратно и припарковал машину на улице Льва Толстого. На небе выглянуло солнце, словно подбадривая меня.