Потихоньку расселись, выпили, угостились пирогами и колбасой. Гостья много спрашивала о Петербурге и о современной жизни. Галя переводила, а когда утомилась, Гриша принес гитару и спел пару песен. Тетя Фима расчувствовалась, начала вспоминать свою жизнь, а Мона Лиза свою. Гале снова пришлось переводить. Одна рассказывала о покойном Матвее Яковлевиче, который носил ее на руках всю жизнь, и поколачивал только по пьянке, вторая — о щедром торговце шелком, который тоже ее любил и даже увековечил в портрете. Гале Мона Лиза сообщила, что в старой Флоренции колбаса была, конечно, вкуснее, но в остальном Петербург куда чище и красивее.
— Тебе, Лиза, обязательно надо мой холодец попробовать! — тетя Фима налила себе третью кружку чаю. — Ты такого пятьсот лет не ела, отвечаю. Завтра будет готов!
Галя перевела, Мона Лиза грустно улыбнулась и тоже заговорила.
— Спасибо, синьора! Но рано утром я вернусь в Эрмитаж. Выставка только приехала, пока катрины упакованы, никто не заметит, что я пропала. Завтра придут искусствоведы. Страшно рисковать! Сто лет назад я потерялась в Нью Йорке, совершенно одна, хотела город посмотреть. С трудом успела! Вы сами приходите в гости. В Петербурге я буду месяц, но… сбежать больше не удастся.
Сказав это, Мона Лиза опустила взгляд и, пока Галя переводила, две бриллиантовые сверкающие слезинки капнули на скатерть.
— А что если не возвращаться? — хмельной Петрович искал выход из сложившейся ситуации. — Вот просто не вернуться. Остаться жить у нас. Устроим тебя кондуктором у нас в трамвайном парке. Русский выучишь.
Слезы снова покатились по нежному лицу итальянки. Мона Лиза утерлась салфеткой, взяла Петровича за руку и растроганно заговорила. Галя только успевала переводить:
— Вы очень чуткий кавалер. Мне так повезло вас встретить. Но нельзя. Нельзя не возвращаться…
В этот трагический момент грохнула входная дверь и дом вздрогнул от отчаянного лая. Машка, почуяв чужого, визжала как резанная и рвала поводок. Вовка, видимо отпустил, потому что через секунду в комнату ворвалась крошечная, кудлатая собачка с выпученными, как шарики, глазами и высунутым от азарта языком. Галя взвизгнула, подогнула ноги.
— Машка! — рявкнула тетя Фима. — Вот дьявол! Пшла прочь!
Но Машка не ушла. Она подскочила к Моне Лизе, ткнулась носом в бархатный подол платья, заскулила, заерзала и, встав на задние лапы, засучила передними, просясь на руки. Прекрасное лицо итальянки озарилось улыбкой.
— Кто это? О, святая дева! Какая прелесть! — перевела Галя.
Итальянка наклонилась, Машка тотчас прыгнула гостье на руки, принялась лизать ее в щеки и губы, тихо поскуливая от избытка чувств, словно знала Мону Лизу давно и ужасно соскучилась. Дама расчувствовалась, обняла исчадие коммунального ада, поцеловала в черный противный нос, причитая что-то ласковое. Все потрясенно уставились на это нелепое зрелище и даже появившийся на пороге Вовка, десятилетний сорванец, изумленно открыл рот.
— Походу у Машки крыша поехала… — тихо констатировал он.
— Машка от бабы Томы осталась, — охотно рассказал Вовка новеньким. — Баба Тома полгода назад умерла. А мы все за собакой теперь ходим, по-очереди. Только Машка сумасшедшая стала совсем. Кусается, лает весь день, будто у нее там внутри лаялку заклинило.
— Тоскует, поэтому и лает… — понимающе сказала гостья, прижимая к себе собачку. — От одиночества.
Уже под утро снег перестал сыпать. Небо очистилось и круглая, как лицо дворничихи Гульнары, луна осветила двор при трамвайном парке. Снег скрипел, предновогоднее волшебство дрожало в морозном воздухе миллиардами искрящихся кристаллов. Дверь подъезда отворилась, из нее вышли: Игорь Петрович в телогрейке, с ним под руку — Мона Лиза, закутанная в оренбургский платок и старую шубу бабушки Томы; Анна Семеновна в приталенной дубленке и высокой меховой шапке; Галя в белом пуховике и синей шапочке; Гриша в своей черной аляске. Последней шагала тетя Фима в желтом жилете вагоновожатой, надетом поверх огромной телогрейки.
Тетя Фима ругалась тихо сквозь зубы:
— Говорили ему, не пей! Кавалер! Теперь почтенной женщине тащиться. Я уж и не помню давно, как там что… Десять лет, считай, начальник смены. И на тебе!
Процессия направилась в ворота трамвайного депо, ввалилась в трамвай номер пять, тетя Фима с трудом втиснулась на место водителя и шикнула на Петровича:
— Аккумулятор включил? Молодец! Рядом стой. А то я боюсь.
Петрович усадил Мону Лизу на высокое кондукторское место, откуда легче любоваться городом, встал рядом с тетей Фимой и весело сказал: