– Parlez-Vous Français? – кинулся он к первому встречному британскому офицеру.
Тот, увидев перед собой французского генерала в старомодном парике с косицей, сначала обомлел, потом вытянулся и… промолчал. Вновь прибывший кинулся к другому военному – та же реакция.
– Похоже, эти черти не знают ни слова по-французски! – воскликнул де Моншеню. – Или просто игнорируют меня?!
«Как же я буду с ними общаться, не зная ни слова по-английски?» – вдруг пришла в голову тревожная мысль.
Эта история вскоре дошла до ушей обитателей Лонгвуда.
– Ха-ха, мы с ним знакомы, – смеялся Император. – Обозный генерал, не нюхавший пороха. И ему здесь делать нечего, я его не приму…
Наполеон редко ошибался в людях. Даже если оказывался неправ, выходило так, что это была «ошибка по расчету», выгодная в тех или иных условиях. И когда Талейран отправлял Моншеню на остров к Пленнику, он знал, что делал. Этот 55-летний маркиз действительно был большим хвастуном и чванливым скрягой. А еще он люто ненавидел поверженного Бонапарта. Его нелюбовь к Наполеону можно было сравнить разве что с неприязнью Хадсона Лоу.
– Когда этот человек будет низвергнут, – заявил Моншеню однажды, – я стану умолять короля сделать меня его тюремщиком.
Видимо, умолил. В итоге превратился в самого жуткого из всех комиссаров.
– Дайте мне конный эскорт, – возмущался по поводу «неучтивого» пленника Моншеню. – Дайте же, и я выломаю его дверь! Почему он не кажет носа из своего дома? Что за неуважение к соотечественнику?!
Бесспорно, этот Моншеню был болваном. Он так до конца ничего и не понял: его просто презирали. Свои же, французы, по воле случая оказавшиеся по другую сторону баррикад. И этот смешной старик, пусть и соотечественник, прозванный англичанами The Old Frog (старой жабой), казался им настоящим коллаборационистом. И оттого маркизу на острове, возможно, было хуже всех.
Он постоянно строчил на материк жалостные прошения о финансовой поддержке (на содержание лошадей и лакеев, на организацию обедов для иностранцев, на закупку продуктов питания, которые здесь, как писал этот скряга, слишком дороги – особенно рыба; о съемном жилье и говорить не приходится).
Тот, кто посылал Моншеню на этот остров, в своем выборе ничуть не ошибся. «Мое единственное желание – это убить время, прежде чем оно убьет меня», – часто вздыхал маркиз. Талейран все-таки был большой шельмой…
В жилах комиссара от России Бальмена русской крови текло не больше, чем у его императора Александра I. Александр Антонович Рамсей де Бальмен был шотландцем, предки которого в годы гонений на католиков эмигрировали на берега Невы. Блестяще начатая военная карьера (Бальмен был гвардейским капитаном) однажды внезапно оборвалась: как-то надравшись с товарищами в кабаке, гвардеец поколотил жандарма. После разжалования пришлось податься в дипломаты. Служил на Сардинии, в Неаполе, в Вене и Лондоне. Неплохо для драчуна.
В Отечественную войну 1812 года подполковник Бальмен сходится с Веллингтоном. После того как с «узурпатором» будет покончено, окажется в приятной для него атмосфере русского посольства в Лондоне. Там же, в Англии, едва не женился на некой Маргарет Элпинстоун, племяннице лорда Кейта. Однако девица, оказавшись капризной, предпочтет другого.
К чести г-на де Бальмена, он оставил богатые воспоминания о годах его пребывания на Святой Елене. Порой достаточно критических, но наполненных интересными фактами, особенно касательно условий содержания Пленника и взаимоотношений между Лонгвудом и Плантейшн-хаусом.
Вот одно из них: «Что с первого мгновения на острове более всего поразило меня, так это то огромное влияние, которое этот человек, окруженный стражниками, скалами и безднами, все еще оказывает на умы. Все на Святой Елене ощущают его превосходство, и Лас Каз говорит: “Мое блаженство заключается в том, что я могу постоянно лицезреть этого героя, это чудо”. Англичане приближаются к нему с робостью, и даже те, кому поручено надзирать за ним, счастливы всякому его взгляду, слову, разговору. Никто не смеет обращаться с ним как с равным. Обреченный судьбой на унижение, не видя вокруг ничего достойного своего гения, он забавляется этим отношением к себе окружающих, намеренно возбуждая зависть одних и выказывая расположение другим».
А это из его доклада графу Нессельроде от 20 июня 1816 года: «Святая Елена – самое печальное, самое неприступное, самое удобное для защиты, самое трудное для атаки и самое годное для своего настоящего назначения».