Значит, что бы ни случилось, следовало оставаться на плаву. А как же бедолага Луи Капет? Да никак, к черту! По тирану уже давно плачет плаха. Заслужил. Слабому королю одно место – на гильотине. Все просто: либо ты, либо они. Да и заслужил ли он, этот слабак Капет, чтобы из-за него рисковать собственной головой? Решено, завтра он будет только с большинством. Остальное не стоит головной боли…
Фуше как в воду смотрел. Он оказался прав. И выступление вождя жирондистов Пьера Верньо полностью подтвердило его догадки. Впрочем, это даже не было выступлением; от Верньо требовалось единственное – высказаться «за» или «против» казни короля. Без всяких разглагольствований. И свое мнение должен был высказать каждый. «Республиканец до мозга костей» Верньо выскажется против, в этом никто не сомневался.
– La mort… – тихо скажет глава жирондистов и молча сойдет с трибуны.
Все ахнули. Но растерянность продолжалась недолго. Быстро овладев чувствами, жирондисты через одного проголосовали за гильотину. Они уже забыли про стыд, честь и справедливость. Страх сильнее этих мерзких понятий.
– La mort…
– La mort…
Это страшное слово, казалось, повисло в зале Конвента в виде невидимого плаката, хотя вполне ощущаемого дамоклова меча. Вдруг запахло кровью и трупами. Кому-то стало дурно. А в зале по-прежнему неслось:
– La mort…
– La mort…
– La mort…
Кому не было дурно, так это Робеспьеру. Был непоколебим и Фуше. Эти двое явно торжествовали. Первый – потому что оказался победителем; второй – что оказался готов к подобному развитию ситуации. И когда настал его черед, Фуше спокойно вышел на трибуну и отчетливо сказал:
– La mort!
На первый взгляд, сказав положенное, с трибуны сошел все тот же Фуше. Но только на первый взгляд. На самом деле это был уже совсем другой человек. Ибо он уподобился всем остальным, неожиданно оказавшись regicide — убийцей короля. Прежний Жозеф Фуше умер вместе с вынесенным монарху приговором. И он наконец выходит из тени. Рубикон, разделявший доныне честь и предательство, далеко позади. Отныне политическое кредо Жозефа Фуше всем известно: за маской скрытного тихони прячется ничтожная душонка властного негодяя.
Вообще-то он уже и не тихий. И почти не прячется. Рубикон сменил полюса: из безвредного «невидимки» он превратился в самого радикального в стане вчерашних противников, что стало открытым предательством по отношению к жирондистам. Но кто сказал, что в стане сильных так уж плохо? Не до сантиментов! Хорошо то, что хорошо лично для тебя. Отныне этот лозунг станет главным для Жозефа Фуше. Вот и голос окреп, куда подевалась болезненная охриплость; страна вдруг увидела в лице «тихони» прекрасного оратора, ратовавшего за смертные казни, санкции против духовенства, эмигрантов. Голос Фуше гремит громче скрипучего тембра Робеспьера. Осталось только вновь сойтись, чтоб уже вдвоем громить, крушить и расправляться с неугодными. Но нет, гордый Робеспьер не признает ренегатов. Да и Фуше не простак, уж он-то доподлинно знает, что бывший враг никогда не станет другом, навеки оставаясь врагом.
А в Конвенте неспокойно, за версту несет политической бурей и терпким запахом крови. Но биться на ристалище за чьи-то интересы в планы Фуше никак не входит; разве что… вновь уйти в тень. На этот раз пришлось спрятаться в глубинке, уехав в качестве депутата в почетную командировку. Пусть дерутся без него. Он вернется позже, когда останется единственный выживший – сильнейший.
Двадцатое января 1793 года Шарль-Анри Сансон планировал провести в кругу семьи. Приподнятому настроению домашних не мешало даже ненастье, стучавшее в окно крупными каплями дождя вперемежку со снегом. В этот день Сансон намеревался отметить очередную годовщину своей свадьбы с единственной и любимой женой, которая родила ему в счастливом браке двоих очаровательных сыновей – Анри и Габриэля.
Из всей семьи только хозяин был хмур. Какое-то внутреннее напряжение и даже некая гримаса боли помешали скрыть от сыновей, что их милый батюшка чем-то сильно взволнован. Вскоре они узнали, что назавтра назначена самая страшная казнь из всех тех, что были до этого: казнь короля.
– Уже даны соответствующие распоряжения, – грустно сказал Сансон старшему сыну. – Все случится именно завтра. Король просил отсрочить казнь хотя бы на три дня, чтобы подготовиться к смерти. Прошение было отклонено…
С бывшим монархом депутаты решили не церемониться. Рубикон остался позади. Теперь следовало действовать, и как можно решительней. Никаких отсрочек и поблажек! Желает попрощаться с семьей – пусть. Хочет отправиться на эшафот со священником – не возражаем. Но не больше. Ах да, сердобольные депутаты согласны даже на то, чтобы Луи Капет был доставлен к месту казни не в «позорной телеге», в какой возят всех приговоренных, а в карете. Чем не жест милосердия и уважения к монаршей особе? И это – пусть.