– Теперь мне вряд ли что-то может сделать больно…
Марию-Антуанетту поместили в Консьержери. Тюремный смотритель Ришар и его супруга встретили августейшую узницу с уважением и сочувствием. Мало того, первую ночь в тюрьме королева провела в комнате смотрителя. Зато в последующие до казни дни вдове пришлось довольствоваться камерой, разделенной пополам: по соседству разместились охранники-жандармы.
Учтивость по отношению к вдове Луи Капета стоила чете Ришаров свободы. Вскоре мужа и жену, а также двух чиновников, имевших доступ к королеве, арестовали, обвинив в заговоре. Удалили даже служанку. После этого содержание стало еще хуже: узницу перевели в более тесную каморку, где надзор был намного строже.
22 вандемьера (13 октября 1793 г.) вдову Капета вызвали в суд. Обвинения (главным обвинителем был все тот же Фукье-Тенвиль) оказались тяжелыми – от заговора против Франции до написания контрреволюционных сочинений. Заседание суда возглавлял некто Герман.
– Как вас зовут? – спросил подсудимую председатель суда.
– Мария-Антуанетта Лотарингско-Австрийская.
– Ваше звание?
– Вдова Людовика, бывшего короля Франции.
– Сколько вам лет?
– Тридцать семь…
Показания свидетелей были организованы исключительно для соблюдения протокола – как принято говорить, для проформы. Клеветники щеголяли перед членами суда красноречием. Депутат Конвента Лекуантр, канонир Руссильон, помощник городского прокурора Гебер, нотариус Силли, служащий министерства юстиции Терассон, бывший городской прокурор Манюэль… Был опрошен даже мэр Парижа г-н Жан-Сильван Байльи.
Двое известных столичных адвокатов старались как могли, не оставив от обвинений камня на камне. Однако даже защита подсудимой оказалась проформой. Судьба бывшей королевы была решена задолго до суда…
Всю ночь перед казнью Сансон провел в здании Революционного трибунала. Когда закончилось заседание, Фукье-Тенвиль вызвал к себе палача и поинтересовался:
– Ну как, сделаны ли приготовления к празднику, Сансон?
– Мой долг, Ваша честь, дожидаться решений Трибунала, но никак не предупреждать их, – спокойно ответил палач.
Не привыкший выслушивать чьи-либо возражения, Фукье-Тенвиль набычился:
– Да ты, я вижу, чем-то недоволен, а? Уж не жалость ли к этим отродьям Капетам сделала тебя таким? Смотри, если в тебе заговорило сочувствие, как бы не пришлось пожалеть об этом…
– Ваша честь, – обратился к своему начальнику его секретарь Фабриций Пари. – Уж не «госпожа Гильотина» ли нашептала господину Сансону о совести? Не поздновато ли, мсье Сансон, взывать к собственной совести? Говорите спасибо, что вас, в виде исключения, не тронули. Ведь когда-то вы выполняли приказы короля, но Республика вас пощадила…
Сансон побелел от гнева. С ним так давно никто не разговаривал. Хотелось, схватив обоих за горло, придавить, как кутят. Прямо здесь и сейчас. А потом будь что будет – хоть на гильотину!
Однако пришлось держать себя в руках.
– Тогда прошу предписания выдать вдове Капета хотя бы закрытый экипаж, – сказал он.
– Да ты, я вижу, совсем распоясался, Сансон! – вышел из себя Фукье-Тенвиль. – За такие слова тебя самого следует отправить на эшафот!
– Но ведь Луи Капета везли в экипаже, – не сдавался палач.
– Молчать!!! Не бывать тому, чтобы австрийскую потаскуху везли с королевскими почестями! Мы, конечно, со своей стороны поинтересуемся у членов Конвента относительно их мнения на этот счет, но больше об этом ни слова! По крайней мере в стенах Трибунала. Слышите, ни слова!
Депутаты Робеспьер и Колло от решения вопроса об экипаже для бывшей королевы ловко увернулись, отдав это на откуп Фукье-Тенвилю. Поэтому вопрос отпал сам собою: Марию-Антуанетту ждала только старая «позорная телега» с ржавой соломой…
Он вернулся домой лишь под утро.
– Ну как, ее осудили? – спросила с порога жена.
Сансон кивнул головой в знак согласия.