Она протянула руку к окну и стала пальцем чертить на стекле какие-то фигуры, узоры, линии. Лишь бы хоть что-то делать. Было уже совсем темно, на улице бушевал неожиданный снегопад, а она по-прежнему стояла у окна, всматриваясь в мокрую черноту. Продолжая видеть на стекле его лицо. Его черты – глаза, нос, губы – она обводила раз за разом. Не отпуская его и зная, как далеко он теперь от нее.
Резко оттолкнувшись от подоконника, в который раз ринулась по комнате. Люстра, торшер, бра, настольная лампа... Схватила ручку, придвинула к краю стола лист бумаги и вновь замерла.
Вероятно, она сошла с ума. Все, к чему она шла так долго и так упорно. Что казалось смыслом ее жизни. Ради чего она каждый день просыпалась. Все это она пошлет к черту. Прямо сейчас. Потому что на самом деле без него это стало совершенно ненужным. И, оказывается, никогда не было нужным.
Где-то в сердце кольнуло, а из горла вырвался тяжелый горький вздох. Она должна набраться смелости и признать, что пятнадцать лет назад ошиблась, легко распорядившись их судьбами. За те несколько дней, что были у них, она не смогла разобраться в себе. Глупая девчонка и подумать не могла, что все произошедшее было по-настоящему и на всю жизнь. Она испугалась, что рядом с ним, занимающимся настоящим делом, ее мечты окажутся нелепыми и смешными.
Клэр жалела о своих вчерашних пустых словах о том, что все поздно. Все это она говорила, чтобы успокоить себя. А ведь ей стоило сказать лишь одно слово, и она бы уже никогда не вернулась к Генри.
Но невозможно бесконечно прятать свои чувства. Она не хотела. И не желала терять ни минуты. Отбросила в сторону ручку и спокойно подошла к шкафу. Собрала самое необходимое в саквояж. Переоделась во что-то практичное. Оказывается, в ее гардеробной есть вполне приличное темное пальто. Элегантное и совсем немаркое. Не для актрисы. Вернулась к столу. Все-таки черкнула несколько строк для Генри, приколов записку к подушечке с булавками. Потрогала рукой камею на шее…
Ноэль… С Ноэлем она все обсудит потом. Они всегда понимали друг друга с полуслова. И обязательно заберет его во Францию. Слава богу, он никогда не был особенно привязан к Генри.
Не оглядываясь, Клэр вышла за дверь. Она отправлялась домой. К Николя. Навсегда.
28 декабря 1925 года
Он открыл дверь ключом и, не разуваясь, прошел на кухню, устроив бумажный пакет с продуктами на столе. Приехал накануне вечером, и выбираться куда-то еще сил не стало. Ожидать, когда явится мадам Диздье, его кухарка, желания не было. Очень смутно он припоминал, что, кажется, они с Верой отпустили ее на месяц проведать родственников в какой-то городок на западе. Названия он не помнил. Потому справляться теперь приходилось самому.
После он сварил себе кофе и, отщипнув внушительный кусок от багета, направился с чашкой в гостиную. Здесь уже свое место на столе нашел небольшой ящик с елочными игрушками. Впервые за последние несколько лет в Париже он намеревался ставить елку. И все равно, что поздно. Впереди Новый год. Дальше он не думал.
Был встревожен. Что-то смутное шевелилось в душе, заполняя постепенно в ней все пространство. Это началось в их с Клэр последний вечер. В Лондоне, в «Красном льве». И усиливалось с каждым днем, превращая его в сплошное ожидание. Он и сам не знал, чего ждет. Строить планы не мог. Дважды за этот день садился писать статью, но так и не выходило.
Он совсем не думал о Клэр. И вместе с тем подспудно думал о ней постоянно, каждую минуту. Размышляя о том, что нужно сварить кофе, видел, как она отпивает из кружки тот чертов эль. Разбирая корреспонденцию, видел перед глазами строки ее записки в день их сумасшедшего свидания. Когда за окном шел густой снег, он видел ее руки в перчатках, сжимающие руль автомобиля, а стоило завести патефон, тотчас оказывалось, что на пластинке – запись незнакомого танго. О самой Клэр он не думал. Но знал, что через два дня боль навалится на него с оглушительной силой, которую ни сдержать, ни предупредить. А после боли придут отупение и оглушенность, как при контузии.
Николай взял с полки какую-то книгу, и, продержав ее на коленях несколько минут, пока остывал кофе, поймал себя на мысли, что нужно было запереть Клэр в своей квартире на Васильевском острове до тех пор, пока она не отбросила бы всякую нелепую мысль о побеге. Тогда все могло бы быть иначе. Тогда Ноэль не звал бы его «профессор Авершин», но звал бы как-то совсем по-другому. Как когда-то сам Николай называл своего отца.
Но он не запер ее. Он позволил ей выбирать. Чего же теперь ждать от женщины, которой стала его Клэр дю Вириль? Женщины, у которой было все, о чем она мечтала пятнадцать лет назад. И все-таки ждал. Каждую минуту этих дней с момента их последней встречи.
Он засмотрелся на снег, который валил за окном, и отстраненно думал, что все-таки нужно выбраться из квартиры – хотя бы разыскать елку, когда неожиданно раздался звонок в дверь. Николай, чувствуя гулкие удары сердца, отдающиеся эхом по всему телу, медленно поднялся с кресла, отставил на узкую полоску свободного стола чашку с совсем уже остывшим кофе. И отправился открывать.
И почему-то точно знал, кого увидит на пороге.
Всю поездку Клэр ощущала сквозь пелену своих рваных вздохов. Номер в скромной гостинице недалеко от вокзала, который она заняла, чтобы дождаться утра. Поездка в Дувр первым же поездом. Французский берег и снова поезд. Поиск в Сорбонне хоть кого-то в рождественские праздники, кто поможет ей узнать адрес профессора Авершина.
«Я хочу встретить тебя на обратной стороне Луны. Там, где будем только мы. Где мы сможем быть правителями и народом, влюбленными и любимыми» - вспомнилась ей какая-то пафосная чепуха, пока она ехала в такси на Монмартр. Откуда она это взяла – из пьесы ли, из книги... Неважно теперь. Важно, что она хочет свою луну, общую на двоих с ним.
В следующий раз она вновь почувствовала себя, когда увидела Николя, открывшего ей дверь и, сделав глубокий вдох, беспечно сказала:
- Bonjour, Nicolas!
Конец.