Спустя еще пару лет он перестал вспоминать. Перестал заглядывать в себя, где продолжала жить боль. И даже перестал нуждаться в Вере. Просто потому что, так и не научившись любить кого-то еще, он разучился чувствовать. Жил механически. Единственное, что еще оставалось – работа. Пожалуй, и все.
Николай улыбался, глядя на Клэр, и думал теперь о том, что, наверное, если бы можно было вернуть все назад… он бы отдал всю оставшуюся жизнь за те несколько дней в прошлом. Потому что именно то и было жизнью. Все прочее он потерял. Все прочее не имело ценности.
Наконец, Клара приняла человеческий облик: платье, прическа, почти без макияжа лицо. И только плохо отмытые пятна грязи на манто напоминали о ее безумном беге за прошлым. Она знала, что сходит с ума, но ей нравилось ее сумасшествие. Некоторое время она наблюдала за Николаем, который теперь, когда все закончилось, курил в стороне и заметно скучал. И на какое-то мгновение ей показалось, что не было этих пятнадцати лет. И она снова глупая французская девчонка, безоглядно влюбившаяся в серьезного и очень умного русского. Интересно, как бы все могло сложиться, если бы тогда она не решила все за двоих?
- О чем думаешь? – она подошла к Авершину и взяла его под руку.
- О тебе. Тебе, кажется, твоя жизнь очень нравится.
- А тебе твоя жизнь нравится? – она повела его к выходу из павильона.
Он медленно растянул губы в улыбку и ответил:
- Не знаю. Об этом я тоже не думаю. Она довольно насыщенная. К лету собираю группу для поездки в Каир. До того времени работы хватит.
- Я думаю, что мне моя жизнь нравится. У меня все есть: сын, работа, муж. Но, кажется, я это уже говорила, - рассмеялась Клара.
- Говорила, - согласно кивнул Николай. – Я рад, что ты счастлива. Я бы с удовольствием пригласил вас с мужем к нам как-нибудь… В конце концов, мы ведь старые друзья, верно?
И тут же пожалел о своих словах – они, черт подери, кто угодно, но не друзья.
- Ты не обидишься, если я не приму твоего приглашения? – она остановилась и стала что-то сосредоточенно искать в своей сумочке.
Он долго-долго смотрел, как она роется, осмысливая ее слова. Ведь именно такого ответа он ждал и хотел.
- Не обижусь. Я знаю тебя лучше, чем ты думаешь. Может быть, это именно та причина, по которой я не запер тебя в своей квартире.
- А я тебя совсем не знаю, - медленно проговорила Клара, захлопнула сумочку и, крепко сжав его пальцы, прошептала: - Подари мне сегодняшний вечер. Давай сбежим.
Он бы рад был сказать, что ей принадлежит его жизнь. Всегда принадлежала. Но знал, что не скажет этого. Потому что обоим было бы слишком больно. И есть ли смысл отравлять этот удивительный день горечью воспоминаний?
- Давай сбежим, - с улыбкой ответил он, пожав ее пальцы в ответ.
Они бродили улицами города до самого вечера. Как когда-то давно гуляли по предрождественскому Петербургу. До тех пор, покуда не начали болеть ноги. Странно, но, кажется, впервые за время его пребывания в Лондоне прекратился дождь, и дороги слегка прихватило морозом. Чувствуя ее руку сквозь ткань перчатки и пальто, он не мог отделаться от мысли, что сам теперь не знает, чего ждет и чего ищет – то ли свою молодость, то ли самого себя. Они мало говорили, а если заговаривали, то о чем-то отстраненном и веселом. Но самого главного он так ей и не сказал.
Они добрели до безвестного магазинчика с яркой витриной. И он зачем-то потащил ее туда. Внутри было светло, уютно. Продавались игрушки и рождественские сувениры. Николай сам не знал, что искал в этом проклятом магазине. А когда нашел, улыбнулся, чувствуя, что в груди потеплело. На одной из полок стоял хрустальный глобус удивительной красоты. Небольшой, он помещался на ладони. И переливался на свету всеми цветами, доступными зрению.
- Тебе нравится? – спросил он Клэр.
Она смотрела на искрящийся в его руках глобус и чувствовала, как внутри нее все закипает от злости. Этот шар словно насмехался над ней. Ей казалось, что это жизнь, от которой она бежала, которая могла быть такой разноцветной и красивой, и которая навсегда осталась в руках Николя. Она сдержала желание выхватить у него этот кусок проклятого стекла и разбить на мелкие осколки. В такие же осколки сейчас превращалась ее собственная жизнь.
- Нет, - равнодушно бросила она. – Я не люблю подобные безделушки. Не понимаю, что в них находят.
Он отставил глобус на место и внимательным изучающим взглядом заскользил по лицу Клэр.
- Поищем что-нибудь еще, - тихо сказал он. – Если не найдем здесь, я поищу в Париже, потом в Каире. И, может быть, найду. Потом я отправлю тебе это посылкой и спрошу в письме, нравится ли. Если понравится, ты ничего не ответишь, но оставишь у себя. Если нет, то отправишь назад. И я начну поиски сначала. Идет?
- Не надо. Я прошу тебя, не надо этого делать. С напоминанием о тебе не так легко жить, как может показаться.
- Я знаю, - пытаясь перевести дыхание, ответил он, схватил ее за руку и быстро пошел прочь из магазинчика.
Там, на улице, дышать стало чуточку легче. Он который уже раз за этот день полез в карман за сигаретами. Чиркнул спичкой и закурил. Тут же спохватился:
- Прости, я не предложил… Сейчас женщины выучились курить…
Клара усмехнулась и отрицательно покачала головой. Смотрела, как его сигарета разгоралась ярким огоньком, который потом начинал тускнеть, чтобы через секунду снова разгореться. И молчала. Потому что точно знала, если она заговорит, то уже через минуту разрыдается.
- А Вера курит, - с усталой улыбкой пробормотал он. – Иногда, когда нервничает. Научилась, когда мою сестру убили у нее на глазах. Да… Вера – моя жена.
- Вера – твоя жена, - повторила она за ним. – Она здесь, с тобой?
- Жена ученого, - усмехнулся Николай.
- Как это скучно, не иметь собственной жизни!
- Может быть.
Он не стал говорить ей того, что еще хуже – не иметь, за что в этой жизни зацепиться, чтобы жить. В этом смысле Вере, определенно, было легче. Ему – хоть на стену лезь. Он физически ощущал, как глыбой между ними стали эти пятнадцать лет. Его жена. Ее семья. И Ла-Манш теперь представлялся шире, чем прежде расстояние от Петербурга до Парижа.