Она сумела оторваться от своей внезапной опоры и прошла к стулу. Аккуратно сняла перед зеркалом парик, отправив его на подставку. Потом сбросила туфли, которые после долгого времени казались ей испанскими сапогами. Чуть распустила шнуровку лифа. И, наконец, снова посмотрела на Николая.
— Весьма неожиданный визит.
— Да, неожиданный, — проговорил он, сложив руки на груди. Вышел из своего угла, но, так и не приблизившись, занял стул чуть в стороне. — Я хотел увидеть вас вблизи и убедиться, что это вы.
— Что ж, вы увидели и убедились.
— Убедился. Мне уходить?
Клара из последних сил не позволяла себе воскрешать воспоминания, нахлынувшие, едва она увидела его в своей гримерной. К чему теперь ворошить прошлое, которое давно оставлено позади? Ей нечаянно повезло. Теперь она знает, что он выбрался из кошмара своей страны. И этого довольно. Но не сдержалась, задав вопрос, на который вряд ли имела право:
— Вы теперь в Лондоне?
— В Лондоне, — он кивнул и чуть заметно улыбнулся, хотя видимое напряжение его не оставляло. — Меня пригласили читать лекции в Университетском колледже Лондона. Я живу в Париже. Здесь до Рождества, потом вернусь назад. Я увидел вас вчера во время спектакля… Не удержался. А вы? Как вы живете?
— У меня все благополучно, — ответила Клэр, надеясь, что прозвучало не слишком уныло. — Я добилась всего, о чем мечтала. У меня профессия, которой я живу, муж, сын.
«У него, наверное, тоже семья. Где они сейчас, здесь с ним или ждут в Париже?» — тоскливо подумала она, но вслух сказала:
— Я рада, что сейчас вы здесь, а не там… и по-прежнему занимаетесь любимым делом.
— Чем же мне еще заниматься? — усмехнулся он. — Не так уж велик у меня выбор.
На несколько мгновений Николай задержал взгляд на ее лице и потом, совсем по-настоящему улыбнувшись, сказал:
— Цвет волос… Так лучше.
— Вам нравится. Мне приятно.
Клара помолчала. Когда-то давно она сама сделала все, чтобы они с Николаем стали чужими. Теперь светский разговор исчерпан, а то, о чем ей хочется с ним говорить, запретно.
— Вам, наверное, пора. Вас ждут?
— Лекции на сегодня я отчитал, — коротко бросил он. — Впрочем, ждут, вероятно, вас. В таком случае, всего доброго, Клэр.
Он резко встал со стула, чуть поклонился и снова замер, глядя на нее. Будто ожидая, что она подаст ему руку. В конце концов, у нее не было причин, чтобы не делать этого.
— И вам всего хорошего, мистер Авершин, — ответила Клара и отвернулась к зеркалу. Надо было снять грим. Потом позвать Милдред, чтобы та помогла ей снять это проклятое платье, в котором нечем было дышать.
Он снова усмехнулся. Мимолетно, почти незаметно — так и не дождавшись ее руки. А затем быстро вышел прочь. Спустился по лестнице и покинул здание театра со служебного входа.
Он так и не знал, зачем искал теперь возможности встретиться с ней. Просто отдавал себе отчет, что это неизбежно. Что должен увидеть ее и сказать ей хоть несколько слов — черт его знает, о чем и для чего. Так и не сказав главного.
Господи… Сколько лет! Сколько проклятых лет прошло с тех пор! Как они оба изменились! О чем им говорить? И если он, как в воздухе, нуждался в эту самую минуту в простом присутствии возле нее… Она сама выставила его прочь — изящно и этак… светски.
На улице была все та же морось, что и накануне. Он стоял несколько минут у здания, снова курил — он так много курил в последние дни. Потом поймал такси и отправился в гостиницу, надеясь, что Вера снова бродит в каком-нибудь музее. Расплачиваясь с таксистом, он открыл маленький кармашек бумажника и вынул оттуда невзрачный медальон-камэ из черненого серебра с женской головкой, вырезанной на слоновой кости. Повертел его в руках и вернул на место.
Отвернулся к окну.
Частые капли воды ползли по стеклу, скрадывая дорогу, улицы, людей. Появлялись новые. И так же сливали все в единое, бесформенное, влажное и не имевшее названия. Если бы они могли смыть память…
Клэр не замечала дождя, громко стучавшего по подоконнику. Она пристально смотрела на свое отражение и понимала, что платье здесь ни при чем. Визит Николя заставил ее задыхаться. И воспоминания, долго сдерживаемые ею, прорвавшись наружу, ничуть не улучшали ее состояния. Пятнадцать лет жизни, той самой, к которой она так стремилась — яркой, полной, настоящей — теперь были перечеркнуты несколькими днями из жизни прошлой. Днями столь необычными, что порой казались ей придуманными. Днями, которые она заставляла себя забыть, но, тем не менее, всегда помнила.