— А что об этом думает Мод?
— Теперь моя очередь, комиссар, закричать вам: «Умоляю, немедленно прекратите!..» А что она об этом может думать? Она страдает.
Какое-то время Кларье молча размышляет, машинально разминая хлебный мякиш, но потом снова спрашивает:
— Предположим, что доктор Аргу сумеет-таки изобрести свое универсальное болеутоляющее средство… Не потеряет ли тогда работа Кэррингтона всякий смысл, как, впрочем, и существование его лечебного центра? Ведь любой человек окажется способен легко снять любую боль, даже не выходя из дома. Понимаете?
— На ваш вопрос я бы ответил так: и да и нет. Мне даже кажется, что это, напротив, способствовало бы развитию рынка протезов. Прошу меня простить, но во мне, признаться, заговорила коммерческая жилка. — Патрик взглянул на часы и быстро завершил разговор: — Я вызвал всех четырех ночных сиделок к трем часам в библиотеку. Будете пить кофе, комиссар? Честно предупреждаю: его здесь отвратительно готовят…
Глава 6
Библиотека располагалась в широкой комнате с тремя окнами, выходящими в сад. Книги, все без исключения в красных кожаных переплетах, стояли на полках плотно, без единого просвета, из чего сразу становилось понятно, что пациенты сюда не особенно захаживали. Картотека находилась на небольшом возвышении, и к ней вела короткая, в две ступеньки, лестница. На дальней от входной двери стене висел большой портрет Кэррингтона, украшенный сверху американским флагом. Кларье ожидал увидеть привычную картину, на которую успел вдоволь насмотреться в молодые годы во время учебы на юридическом факультете: длинные столы с голубыми шарами настольных ламп, сосредоточенная тишина, нарушаемая только шелестом переворачиваемых страниц. Нет, здесь все иначе. Скорее похоже на клуб. Глубокие кресла. Небольшие отдельные столики. Приглушенный свет. Закроешь глаза, и сразу представится, будто путешествуешь в мягком пульмановском вагоне. Вызванные на допрос, и судя по повседневной одежде — в нерабочее время, четыре ночные сиделки уже его ждут, сбившись в кучку и заметно оробев.
— Садитесь, — обращается к ним Кларье. — Я собираюсь просто поговорить с вами. И не более того. Однако вы должны сознаться, что с капельницей было не все в порядке. Давайте откроем эту тайну. И если вы не против, начнем с самого начала.
Сиделки смотрят на него недоверчиво, видно, пытаясь разгадать, какие ловушки таятся в его благожелательных речах. И все молчат.
— Давайте вы, Валери Гайяр.
Кларье перелистывает блокнот, исписанный всевозможным записями: для него они представляли не «зарубки» для памяти, а скорее загадки. Зайти в прачечную. Заплатить Бланш. Позвонить Морино по просьбе Андре… Многих слов было и не разобрать, и куда ни посмотришь — номера телефонов. Блокнот служил комиссару в основном для того, чтобы принимать вид человека, точно знающего, куда и зачем он идет, что было далеко не так.
— Валери, вы работаете в клинике вот уже пять лет, так что можно сказать — почти со дня ее основания. Вы правая рука доктора Аргу. Раньше случалось здесь что-нибудь необычное?
— Нет.
— Анонимные письма появились впервые?
— Да.
— А вам они приходили?
— Два раза. Но я их разорвала. В первом было написано: «Ты его сообщница». А во втором… Мне бы не хотелось говорить… сплошные непристойности.
— А сообщницей кого? У вас есть какие-нибудь догадки на этот счет.
— Никаких.
Кларье повернулся к трем остальным сиделкам:
— А у вас?
Враждебная тишина. Ощущение общей опасности явно сплотило их.
— Мне бы хотелось еще раз напомнить вам, — проговорил Кларье, — что я никого ни в чем не подозреваю и не обвиняю. Идет обычное расследование. Вы наверняка сами чувствуете, что между этими пышущими ненавистью письмами и смертью Антуана существует какая-то связь. Кому, по-вашему, хотят навредить?