— Всей клинике, — решается заговорить госпожа Ловьо. — Уже поползли всевозможные слухи. Горожане нас не любят. Да и священники настроены против.
— Болтают, будто бы нашей часовней по очереди пользуются и пастор, и раввин, и буддист. А кроме того, что Кэррингтону выгодна смерть некоторых наших пациентов.
— Каких пациентов?
— Ну, скажем, старых одиноких женщин, с деньгами и без наследников…
— Понимаю! То есть обвиняют его в охоте за чужим наследством. Ничего себе, лихо! С ним не церемонятся!
— Это все местные богатеи языком треплют, — продолжает Моник. — Они друг друга с полуслова понимают, все заодно. Вы бы только посмотрели на их тачки, что у нас на стоянке. А господин Кэррингтон у нас в городе ничего не покупает, если не считать, конечно, виноградной водки, — она смеется, — зато этого добра он берет хоть залейся.
Кларье резким движением руки прекращает лишние разговоры.
— Вы живете в клинике… ладно. Все это, наверно, не очень-то весело! Давайте лучше снова вернемся к Антуану.
— Хорошо, — отозвалась госпожа Ловьо. — Если вы хотите знать правду, то пожалуйста: мы все очень рады за него. Абсолютно все. Все эти ученые господа только заставляли его мучиться… Ей-богу, будто он шарик какой: то надуют, то спустят… то немного подкачают, то капельницу поставят. Не по-христиански все это как-то, господин комиссар.
Внезапно Кларье взрывается:
— Я попросил бы вас, дорогие мои, воздерживаться от комментариев. Мы собрались здесь не для болтовни, а для установления истины! Поэтому никакой отсебятины, четко и ясно отвечайте на мои вопросы. Вот вы, Валери, заступили на дежурство в двадцать два часа. Кто находился в комнате?
— Доктор Аргу. Он ждал меня. И очень торопился. Сказал: «Чуть что, малейшее нарушение, сразу звоните мне». А потом добавил: «Пока все идет нормально. Капельница отрегулирована. Главное — ни к чему не прикасайтесь. От вас требуется только заменить бутылку. Спокойной ночи». А потом ушел, а я устроилась на приступочке возле туалета, чтобы можно было свет только над раковиной зажечь. Сижу себе и вяжу. Время от времени на Антуана посматриваю. Тут ведь раньше-то никто не устраивал голодовок. Видать, несчастный был.
— Понятно. Значит, от двадцати двух часов до полуночи совершенно ничего не происходило?
— Почему же? Как и всегда, в двадцать два часа заглянул Марсель. В полночь я поменяла бутылку. Она нормально у меня опустела, с той скоростью, с какой и нужно. Потом пришла госпожа Ловьо. Мы с ней немного поболтали. Вот и все.
— Спасибо. Ваша очередь, госпожа Ловьо. Капельница хорошо работала?
— Очень хорошо. Я читала… интересную книгу… Один богатый синьор, владелец замка…
— Спасибо. Вам нечего мне сообщить по существу дела?
— Нечего. У нас, у тех, кто ночью работает, всегда одно и то же происходит. Взгляд на больного, взгляд на бутылку, взгляд на часы… И опять все заново по кругу. Иногда вздремнешь немного, но так, минуточку-другую. А потом тебя подменяют.
— А вас подменила Моник в два часа ночи?
— Да. Ничего дурного не скажу, она всегда приходит вовремя.
— А вы что расскажете нам, Моник?
— Ничего нового. Добавлю только, что это самое тяжелое для дежурства время, от двух до четырех часов. — И помолчав, зло добавила: — Не надо было нанимать на работу Вероник, вот что я скажу. Сиделка — это специальность, с улицы не придешь.
— Кто касался бутылок?
— Я, — отозвалась Валери. — В двадцать два часа я проверила, как стекает раствор. А затем в полночь поставила вторую бутылку, пока госпожа Ловьо натягивала свои шерстяные носки…
— У меня болят ноги! — вмешалась та. — А что, нельзя, что ли?
— Можно, разумеется. А третью бутылку вы прикрепляли к капельнице, госпожа Ловьо?
— Да, и что с того? Я и четвертую заправила, так как Вероник даже не знала толком, как за нее браться. Сроду не видела таких неловких, как она.
— Таким образом, — делает вывод Кларье, — у нас имеются четыре бутылки с раствором, но занимались ими только две сиделки. Кроме того, нам известно, что, во-первых, в четверть пятого перестала работать капельница, а во-вторых, Антуан уже умер некоторое время назад. Какой напрашивается вывод? А такой: одна из вас говорит неправду. Не спешите протестовать! Факты говорят сами за себя. Я здесь ни при чем. Слишком очевидные факты. В четыре часа, когда на дежурство заступила Вероник, Антуан был уже мертв, его тело успело остыть. Но смерть вскоре привела к остановке капельницы. А значит, когда пришла Вероник, третья бутылка не была пустой. Смерть Антуана наступила во время третьего дежурства, то есть вашего, Моник! Позвольте мне докончить! Скорее всего, произошло следующее: в какой-то момент между тремя и четырьмя вы задремали. Никто и не думает вас за это упрекать. А потом внезапно проснулись и увидели, что жидкость не стекает. В этом смысле капельница показывает время столь же точно, как часы… И эти часы однозначно свидетельствуют, когда умер пациент. Так оно и было на самом деле, вот почему тело Антуана успело похолодеть.