- Он повернул на Брюгге, - бесстрастно заметил Антуан.
- А куда же ему еще поворачивать? - засмеялся я. - В Остенде-то еще рано. Самолет уходит только в четырнадцать часов.
- Через три минуты я догоню его, - пообещал Виллем.
Притихшая Ирма забилась в угол кабины, видно, Виллем неплохо обработал ее, пока мы бесполезно бегали по частной собственности. Якоб метался на сиденье, повизгивая от восторга.
На перекрестке Виллем лихо развернулся, проскочив под носом пронырливого "фольксвагена", и мы опять увидели Поля. Встречные машины негусто шли к морю, но все же шли, а на нашей полосе были только мы.
Вендюне кончилось. Кругом стлалась плоская равнина, изрезанная шрамами каналов, и дорога просматривалась до самого горизонта. До Брюгге километров двенадцать, и деваться ему было некуда. Он шел метров на триста впереди, но Виллем без видимых усилий настигал его. Стрелка спидометра показывала сто миль. Встречные машины проносились мимо расплывчатыми видениями. Я развернул на коленях карту, приготовившись наблюдать за финалом.
До Поля оставалось не больше ста метров. Семьдесят, пятьдесят. Я уже видел его затылок и спину, подавшуюся к рулю. Эх, Поль, это тебе не прогулка в Льеж в замшевых перчатках за рулем.
Сейчас мы встретимся, Поль, и поговорим по душам. Ты забрал у меня синюю тетрадь, но тем и выдал себя. Впрочем, вру, я еще раньше смекнул, что тут дело не чисто. Вот когда я первый раз на него подумал: когда он принялся расписывать во всех деталях побег своего кузена через стену цитадели. Но это было еще мимолетно и вроде бы не о нем. Но когда он нежданно ворвался в дом Шульги и спросил про Николь - не дочь ли она Иванова? - тут уж прямо на него пришлись мои мысли. Он тут же обмолвился, что знает о том, куда поехала Николь, и снова приоткрылся для удара. Конечно, великолепным президентам вовсе не обязательно помнить имена всех чужих дочерей, но что дочь Ивана находится в родильном доме, об этом-то он прекрасно знал: столько разговоров было на эту тему.
Татьяна Ивановна была у него дома и весь вечер рассказывала о нашем провалившемся пикнике. Что же такое выдающееся могло случиться, чтобы мой великолепный президент, независимый демократ Поль Батист пригласил в свой дом безродную эмигрантку? Это же манифик! Но он думал лишь о том, как завладеть синей тетрадью, и совершал одну ошибку за другой, потому что другого выхода уже не оставалось. Даже про фотографию братьев забыл он спросить: не до того ему было в ту минуту, чтобы следы заметать.
Так что недаром я вызывал огонь на себя, ответные ходы следовали незамедлительно. Человек, который их делал, знал о каждом моем шаге - я все время чувствовал это. Он был где-то рядом со мной, но я никак не мог его ухватить. Я хватал пустоту, идя по ложным следам, на которые он меня наводил. Но я не стал рабом своей схемы - и по ложным следам шел не зря. Я шел и анализировал каждый шаг. Из многоликой цепи безмолвных вопросов выделились два ведущих: где был предатель - в отряде или вне его? И каким был мотив? Ответ выводился путем аналитических построений. Едва услышав о Щеголе, черный монах принялся наводить меня на отряд... Послушай монаха и сделай наоборот. Когда же раскрылась ошибочность отцовской записки насчет Жермен, я уяснил и другое: как же далеко от "кабанов" был предатель, коль даже отец не ведал о нем ничего. Отец не только ошибся, но и помог мне своей ошибкой. Так вывелся первый ответ: предатель был пришлым. Ложные следы отпадали один за другим, а истинный уводил все дальше от "кабанов", но вывод оказывался несомненным - предатель приближен к штабу, возможно, это офицер связи, который все время перемещается и знает других. Оставалось отмести последний след - на человека с сигарой, сидевшего в "феррари". Версия Гастона также оказалась ложной, но не напрасной. Если вслед за отцом и старый Гастон, двенадцатый "кабан", как он себя называл, не знал истинного предателя и его мотива, то искать следует совсем в другом месте. Дальше от отряда, как можно дальше, в штабе полковника Виля, у генерала Пирра. И мотив преступления уже не может быть личным: брат за брата, обманутая любовь... После всего этого дорожка вывела меня прямо на экс-президента. Я не только восторгался его великолепной биографией, я ее на ус наматывал. Но и ему можно воздать должное. Все, что он делал, было продумано самым тщательным образом. Он составил шикарную программу, чтобы ни на час не упускать меня из виду, и я сам же докладывал ему обо всем, что сделано или найдено. Он таскал меня по американским кладбищам, вел под стены цитадели - смотри, сколько смертей вокруг. Он опубликовал в журнале фотографию "кабанов", на которой не хватало одного человека, и подложил ее мне - ищи. И он знал, кого там не хватает. Он подсунул балладу о предательстве - видишь, предатель получил заслуженную кару. Он знал все про "кабанов", поэтому он с такой готовностью ухватился за нож, найденный в хижине, и стал наводить меня на Матье Ру - иди по следу. Он рассказал свою биографию - удивись!
Он продемонстрировал свои великолепные монограммы - восхитись! Не правда ли, адорабль? Даже вручение ордена и медали было своеобразным отвлекающим маневром, который входил в его шикарную программу. Он выкликнул собственное имя у могильного камня, и голос его не дрогнул. Он узнал, что мы поедем искать Альфреда - и его человек караулил нас в Шервиле, чтобы сделать отметку на колесе. Он услышал, что мадам Констант предложила мне поехать с ней в архив генерала Пирра - и тут же выкрал папку с делом "кабанов". Ему нужно было это, чтобы проверить еще раз имена, клички "кабанов" и навести меня на умершего Пьера Дамере. Он все время отвлекал внимание, баламутил воду, но с Матье Ру и особенно с женщиной в черном он все-таки промахнулся. Женщина в черном явно переиграла, хоть и не старалась играть. Она была слишком искренней, да и невозможно сыграть такую роль. Но все-таки прошло свыше двадцати лет. Не могло столько ненависти храниться в ее душе: вдова давно свыклась со своей трагедией. Но в том-то и дело, что она до сих пор не знала, кто убил ее мужа. Она узнала об этом лишь накануне. И рассказал ей об этом Поль, сам или через подставное лицо, как он действовал всю жизнь. Недаром мой невысказанный вопрос так мучительно томил меня у родника, и ответ старого Гастона казался не очень-то убедительным. Не Мишель Ронсо, а Мишель Реклю рассказал женщине в черном о ее муже. И не двадцать четыре года тому назад, а накануне. Вот почему зажглись ненавистью ее глаза и заглохшая с годами боль вспыхнула с новой силой. Вот почему женщина в черном вела себя столь ослепленно: она сыграла не по задуманному сценарию. И еще кое-что не предвидел Поль: что мы докопаемся до темно-синего "феррари" и засечем номер машины. На "феррари" ложные следы в первый раз пересеклись с истинными. И с Матье у него получилась осечка: Поль не мог знать, что Альфред Меланже встречался с Матье после войны и рассказал ему о предательстве. Во второй раз пересеклись следы. Я дал клятву на могиле отца, и Поль понял, что я не остановлюсь и пойду до конца. Мы нашли могилу Альфреда, Поль не выдержал и подослал черного монаха, а потом и сам явился за синей тетрадью. Но я был уже начеку. Я вызвал огонь на себя и ждал: кто же ко мне явится? Это было неизбежно. Черный монах провалился со своей миссией; но зато он узнал о синей тетради. И Щеголь должен был явиться за нею, он оказался тут как тут. Я был готов и к его появлению в облике великолепного президента. Его роскошная фамилия меня уже не волновала, потому что я давно вспомнил о милом друге, который из Дюруа превратился в дю Руа, чтобы стать познатнее. Я тут же раскрыл перед ним свои карты, чтобы побудить к более активным действиям. Он продолжал свою тактику: попробовал навести на несуществующего Мишеля, то бишь Буханку. Я выложил ему еще больше, рассчитывая, что он не выдержит и кинется на меня с поднятым забралом - тогда бы мы схлестнулись в открытой схватке. Но он завладел синей тетрадью и стал удирать. Я безмятежно проводил его до машины, зная о том, что наши пути еще пересекутся.