Мы разошлись по лесу, не теряя друг друга из виду. Я тревожно шарил глазами по земле: почерневший пень с косым срубом, высохшие сосновые лапы, куча хвороста, валежник, змеистые корневища, горелый ствол. Я разгрёб землю у горелого ствола. Ничего там не было.
Я кружил вокруг да около по этой земле.
— Иди ко мне.
Иван стоял ниже по склону. Я поспешил к нему.
— Смотри, что я нашёл.
Из-под белого камня торчал конец проржавевшей железной ленты от ручного пулемёта. Я кинулся на землю, и горло мне перехватило. Хотелось в голос завыть, но ни слез, ни крика во мне не было, и я принялся в слепой ярости молотить кулаками эту землю, которая не смогла, не захотела укрыть отца, а притянула его к себе, напилась его жаркой кровью. Земля была сухая, твёрдая, колючки впивались в кожу, но я не чувствовал боли и продолжал колотить эту ненавистную землю, потому что не мог сделать ничего другого.
Они стояли и смотрели, как я надрываюсь в бессильной ярости и тоске. Иван пытался меня образумить.
— Ладно, Виктор, хватит тебе, вставай. У тебя же кровь идёт, вставай. Антуан хочет что-то тебе сказать.
На руке и впрямь выступила кровь, ладони сделалось больно.
Я недвижно прижался к земле щекой. Что было на мосту? Земля молчала. Земля сообщала мне о своей тайне, но не раскрывала её.
Я сел, поджав ноги. Снова я был в лесу и видел, что этот лес прекрасен. Скрытая ветвями, восторженно кричала сорока. Зелёные сосны вздыбились над скалой, ветви их свадебно соединились, и солнце подступало к самым глазам, неистово ослепляя их.
Они продолжали смотреть на меня. Я виновато улыбнулся Антуану, потряс ладонями, облегчая их от боли.
Антуан ободряюще улыбнулся.
— Он спрашивает, — сказал Иван, — продолжать ли ему рассказ? Может, лучше дома поговорим, когда ты успокоишься?
— Все, ребята, я в полном порядке. Было и прошло, теперь порядок. — Я вскочил и снова помотал руками.
— Тогда слушай внимательно, — продолжал Иван. — Он говорит, что Борис лежал здесь в странном виде. Антуана это сильно поразило.
— А конкретно?
— У него не было лица, всё было обожжено, узнать невозможно.
— Обожжено? — удивился я. — Чем? И почему Антуан так думает?
— Он этого не знает. Обожжено огнём — и все тут. Кроме того, Борис лежал на спине, и все карманы у него были вывернуты. Антуан хотел забрать его вещи, но в карманах ничего не оказалось. Петрович лежал рядом, у Петровича карманы не были вывернуты.
— Подумаешь, какое дело! — отмахнулся я. — Немцы вполне могли обшарить карманы. А Петровича не заметили.
Антуан с сомнением покачал головой, но спорить не стал. Боль в руке ещё не совсем прошла, и на глаза временами накатывался туман. Белый камень, возле которого когда-то лежал отец, то расползался зыбким пятном, то снова становился белым камнем. Я нагнулся, потянул на себя конец пулемётной ленты, но земля цепко держала её. Я дёрнул сильнее. Земля разошлась змеистым швом. Лента оказалась довольно длинной, и вся она была расстреляна. Куда улетели те пули? Я потряс ленту, чтобы обить землю, и она распалась на два куска. Антуан поднял второй кусок, обтёр руками. Я смотал ленту в клубок — вот и все моё «наследство».
— Послушай, Антуан, — спросил я, — а ты сам-то каким образом в хижине у «кабанов» оказался?
Шульга перевёл мой вопрос, и Антуан громко рассмеялся. Они быстро заговорили. Я ждал.
— Ты, наверное, только сейчас подумал, что Антуан и есть тот самый предатель, — сказал Иван и тоже засмеялся. Он говорит, что всё время ждал, когда ты спросишь его об этом. Он говорит, что ихний комиссар Мегрэ первым делом дал бы ему такой вопрос. Наверное, ты посчитал его шпионом, ведь Антуан знал дорогу до «кабанов» и мог показать её бошам.
— Вот это выдал текст, — я тоже засмеялся. — Я ж не Мегрэ. Да и сам Мегрэ тут ничего не распознал бы: двадцать четыре года прошло, никаких вещественных доказательств, только лента пулемётная, фляга да нож.
— Какой нож? — уставился Иван.
Я показал ему нож из хижины.
Антуан начал говорить. Иван послушно переводил.
— Он говорит, что сначала ты сам должен угадать, как он попал в эту хижину.
— Откуда я знаю? Наверное, отец приехал к ним в Ворнемон. Дела какие-нибудь.
— Антуан даёт тебе Гран-При: ты угадал. У Бориса были партизанские дела. Тогда Антуан ещё ничего не знал про хижину и думал, что больше никогда не увидит Бориса. Но рядом с его домом у леса стоит отель, и однажды ночью Антуан услышал, что партизаны приехали туда на машине делать реквизицию. Он побежал к ним, чтобы они взяли его в свой лес. И это были «кабаны». Борис узнал Антуана, они обнялись. В то время уже и у них в Ворнемоне был партизанский отряд, им командовал отец Антуана Эмиль Форетье. Антуану было тогда семнадцать лет, и отец не брал его на саботажи и не давал оружие. Антуан был только связным. И он хотел убежать в лес, чтобы стать настоящим партизаном. Но Борис тоже сказал: «Мы не можем взять тебя с собой, подожди, когда ты ещё немного вырастешь. А пока носи продукты и табак в нашу хижину». Ихний командир, которого прозывали Масон — я правильно говорю: Масон, может, надо сказать по-нашему: каменщик? Правильно? Тогда Масон заупрямился и не хотел показать Антуану, где хижина. Но Борис сказал: «Мы можем ему доверять, как себе». Они показали ему хижину, и Антуан ходил туда с продуктами. Тогда он и познакомился со старым Гастоном…
— Интересная картинка, — перебил я, подходя к ближней сосне. — Взгляните сюда, друзья. Вам это ни о чём не говорит?