Брюгге остался западнее. Мы шли вдоль голландской границы, и тут я поймал указатель. Голубая стрелка указывала: «Кнокке — 12 километров». И перед нами стлалась чистая полоса.
— Салют, Антуан! — торжествующе засмеялся я. — Сегодня утром ты перехитрил миллион бельгийцев. Будь в моей власти, я бы присвоил тебе звание штурмана высшего класса.
Антуан не ответил, прижался к обочине, откинулся на сиденье и закрыл глаза. Я глянул на спидометр. От Ромушана до Кнокке по указателю карты двести сорок один километр, а спидометр накрутил триста девяносто пять.
Обратная стрелка указывала на Гент и Антверпен. Я давно уж заметил, что эти дороги проложены для дураков: стрелки ведут их по кратчайшим расстояниям, подсказывают, разжёвывают, наставляют. На всех перекрёстках щиты со схемами и стрелки, стрелки. Следуйте по стрелкам — и вы приедете. Антуан пошёл против стрелок — и мы обогнали всех. На часах было десять минут восьмого.
Я вышел из машины, постучал по скатам, припустился вперёд по дороге. Одинокий «фольксваген», весело гуднув, обогнал меня: там тоже сидел не дурак, на плече у него дремала подружка.
Я вернулся к машине. Транзистор, который я забыл выключить, меланхолично выбалтывал синкопы. Я потянулся к кнопке, но Антуан приподнял руку: не надо. Над дорогой поплыл голос Пиаф:
Голос рождался из глуби, то ниспадал, то взмывал ввысь. Он растекался над утренней землёй, наполняя её своей страстью.
— Завтра настало, — сказал Антуан, не открывая глаз и дремотно улыбаясь. — Достань-ка фотографию братьев Ронсо.
Я извлёк из папки фотографию.
— Переверни её, — продолжал он с той же улыбкой, — что там написано? Мише… и буквы «л» не хватает. Но это не так. Пьер Дамере был прав, он не соврал старому Гастону. И Тереза сказала нам правду. Она не вспомнила клички дяди, зато теперь я могу сказать её. Мишель никогда не был Мишелем. Он всегда был миш.
— Ещё один ребус? — я засмеялся и полез за словарём.
— Миш — это миш, — сказал Антуан. Наконец-то он открыл глаза, лукавство светилось в них.
Но и я уже разобрался со словарём: миш — это Буханка, и кличка у Пьера, верно, появилась ещё в детстве или со школы, коль Густав Ронсо упомянул её ещё до войны. Буханка пришёл в особый отряд со своей кличкой, он говорил русским: «я — Миш», зовите меня «Миш», но те переиначили кличку на русский лад. Так появился Мишель: это и стало его новой кличкой. Значит, Мишель никогда не был и Щёголем: он всегда оставался Пьером Дамере по кличке «Мишель». Братья не были родными, они жили отдельно, а во время войны дороги их и вовсе разошлись: один стал «кабаном», другой сделался рексистом, и не было у Мишеля мотива мстить за убитого предателя. Вот и Альфред написал в синей тетради: «Буханка не виноват». Но только сейчас я узнал, как возникла эта кличка, — и распалось задуманное тождество. Старый Гастон выстроил стройную цепь, но он добросовестно заблуждался. Фазаны подвели старика Гастона, всего два фазана. Буханка забрал у Гастона двух фазанов, чтобы накормить товарищей. На этих фазанах и попался в ловушку Гастон, извечная крестьянская психология…
А Пиаф продолжала в ликующей надежде:
— Ну что ж, Антуан, — сказал я. — Вот тебе и ответ на твой вопрос о ноже. Луи был прав, ругая меня за то, что я взял чужой нож. Я предполагал, что этот нож вовсе не обязательно должен принадлежать кому-то из «кабанов». Просто кто-то захватил его с собой, когда «кабаны» были в «Остелле», ведь нож необходим в лесу. Так что придётся вернуть его хозяйке.
— Я передам его через Терезу. Вместе с записочкой, а? — Антуан снова хитро прищурил глаза.
— Но кто же в таком случае ждёт нас в Кнокке? Как ты думаешь?
— Не все ли равно, — беспечно откликнулся Антуан, включая скорость.
ГЛАВА 25
7.25. Удалось поставить машину прямо против «Паласа» так, что можно сразу выехать на дорогу в сторону Вендюне и Брюгге. Справа столб, прямо белая черта, так что нам трудно перекрыть выезд.
«Палас» расположен в долгом ряду других отелей, выстроившихся шеренгой вдоль берега, на вид ничем от них не отличается и выглядит вполне респектабельно. По другую сторону улицы ряды ларьков и купален — здесь променад. Ещё дальше — полоса пляжа, утыканного цветными зонтами. Час ранний, народу почти не видать. День обещает быть тёплым и чистым.
Начинают подъезжать машины.
7.40. Все идёт по графику: устроились. У подъезда нас встретил швейцар в ливрее: «Мест нет». — «У нас есть», — небрежно бросил Антуан, и сквозь вертящуюся дверь мы проникли в холл. Администратор встретил нас радушно: «Мсье Оскар Латор с сыном? Да, да, мы ждём вас. Как прошла дорога? Сегодня ожидается что-то невероятное! По радио передавали, что к морю двинулись три миллиона человек».