Таковы три, методологически и принципиально различные концепции, характерные для филологии нашего времени: 1) все сферы и области филологии – это знаковые сферы и знаковые области, 2) из всех областей филологии только язык является последовательно знаковой областью, 3) в языке имеются лишь элементы знаковости (фонетика), тогда как в целом язык не может быть знаковой системой, ибо он непосредственно связан с мышлением, является нашим реальным, практическим сознанием и оперирует не односторонними, а двусторонними единицами (и в лексике, и в грамматике), наделенными определенным значением. Так могут быть кратко определены три противоположные истолкования знаковости в различных областях современной филологии.
Острота столкновения между представителями этих концепций оказывается тем более заметной, чем категоричнее защищают свое понимание знаковости адепты каждой из этих концепций. Так, например, в коллективном исследовании «Общее языкознание» глава о «знаковой природе языка» излагается так, будто бы другие осмысления этой проблемы являются несовременными и устаревшими[89]. При этом авторы не объясняют, как представление о знаковой природе языка и представление о языке, как о реальном сознании, неразрывно связанным с мышлением, должны не противоречить друг другу, не отрицать друг друга.
Защитники знаковой природы языка обычно ставят вопрос «от противного»: если бы противники знаковости языка были правы, непонятным оказался бы факт многоязычия, факт различных наименований одних и тех же предметов (явлений) в разных языках. Между тем вторая проблема в действительности не имеет никакого отношения к первой. Подчеркивая единство знака и значения в любом национальном языке, исследователь исходит из единства, сложившегося в данном языке исторически в отличие от аналогичного единства в других языках, в особенности в языках неродственных. Думать иначе, значит переносить законы функционирования искусственных сигнальных кодов на законы функционирования национальных языков, природа которых принципиально отлична от природы любого искусственного кода (см. об этом следующую главу). Защита знаковой природы языка обычно ведется под знаменем сближения лингвистики с семиотикой и кибернетикой. Поэтому концепция знаковой природы языка объявляется концепцией современной, а ее противники – лингвистами несовременными, отсталыми, непонимающими нужды научно-технической революции[90].
Между тем в действительности все обстоит гораздо сложнее. Можно отождествить лингвистику и семиотику и не быть современным лингвистом, если одновременно не учитывать, что любой национальный язык – это не только определенная система обозначений, но и результат своеобразного отражения всей деятельности людей, говорящих на данном национальном языке. Признак современности не может ассоциироваться лишь с признаком «семиотичности». Первый признак не только гораздо сложнее, но и многоаспектное второго. К сожалению, подобное различие очень редко учитывается в наших острых современных лингвистических спорах.
Еще важнее другое: концепция знаковой природы языка необычайно обедняет природу национальных языков, а следовательно, и лингвистику, науку об этих языках. В самом деле:
«…знак – это материальный, чувственно воспроизводимый предмет (явление, действие), выступающий в процессе познания и общения в качестве представителя (заместителя) другого предмета (предметов) и используемый для получения, хранения, преобразования и передачи информации»[91].
Между тем значение слова – это исторически образовавшаяся связь между звучанием слова и тем отображением предмета или явления, которое происходит в нашем сознании и находит свое выражение в самом слове[92]. Взаимодействие между тáк понятым знаком и тáк понятым значением составляет душу самой науки о языке. Лишить ее этой важнейшей проблемы взаимодействия – это прежде всего безмерно обеднить самый предмет лингвистики.
90
См., например:
«Обычные формы замены истины условными знаками, выражающими внутреннее состояние личности или общественной группы… представляются пишущему эти строки литературными подделками, лишенными строгой мысли и не выдерживающими критики. Безразлично, являются ли символы, знаки, шифры выражениями „классовой идеологии“, как писали 40 лет назад, или экзистенциальной травмы, или формализованной психотехники. Все это – только оттенки одной и той же слабой мысли»
92
См.: