С 30-х годов до наших дней теория смыслового поля слова разрабатывалась во многих вариантах и разновидностях. В 50-х годах, в частности, голландский лингвист П. Зюмтор предложил свой вариант истолкования теории поля. Прежде всего он разделил все слова на две большие категории – слова повседневного обихода и слова книжные, относящиеся к науке и философии. Зюмтор доказывал, что, занимаясь историей таких слов (он называл их «слова-понятия»), как философия, наука, теория, проза, поэзия, риторика и т.д., приходишь к убеждению, что в средние века и в эпоху Возрождения эти слова-понятия в европейских языках имели гораздо более автономное значение, чем в наше время[160]. Исследователь считал, что современная наука, установив связи между такими словами-понятиями, которые раньше казались разрозненными, тем самым показала не только взаимодействие наук, но и взаимодействие терминов этих наук.
Хотя сама попытка специально проследить историю взаимодействия различных терминов в различные исторические эпохи представляется важной и интересной, оставалось все же неясным, почему взаимодействие терминов сводит на нет известную самостоятельность каждого из них.
Разумеется, современному человеку легче понять значение термина поэзия на фоне термина проза, значение термина философия на фоне таких терминов, как социология или психология, однако подобные «фоны», безусловно важные сами по себе, не сводят и не могут свести на нет самостоятельного значения каждого из перечисленных терминов. Совсем иной вопрос – различная идеологическая их интерпретация. Что же касается их известной самостоятельности в современном знании, то она не подлежит сомнению. Мы можем говорить, например, о психологии, как о самостоятельном слове-понятии нашей эпохи, независимо от лексического ряда, в котором это слово находится.
Взаимодействие между терминами и соответствующими понятиями, с помощью данных терминов выражаемых, оказывается очевиднее, чем в сфере нетерминологических слов. Развитие всевозможных наук действительно помогает обнаружить связи между такими понятиями (соответственно терминами), которые раньше могли казаться изолированными. Но, во-первых, взаимное сближение самих понятий не уничтожает самостоятельности каждого из них, хотя и показывает широту контактов отдельного понятия с другими понятиями. Во-вторых, историю понятий нельзя отождествлять с историей терминов, несмотря на то, что между ними существует органическое взаимодействие.
Как видим, самостоятельность слова отрицается с самых различных позиций: и путем полной изоляции слов от понятий, и путем отождествления слов (в первую очередь терминов) и понятий. В обоих случаях частичная релятивность слова рассматривается как релятивность абсолютная, что (вольно или невольно) приводит исследователей к отрицанию объективности существования языка, в частности – его лексики.
5
Как уже было отмечено, релятивистическая концепция языка стала оформляться еще до того, как А. Эйнштейн обосновал свою теорию относительности. И это неудивительно: во-первых, идея относительности уже давно «носилась в воздухе», во-вторых, между физической теорией относительности и ее различными отражениями в отдельных конкретных науках дистанция оказалась огромной. Все это нисколько не умаляет значения великого открытия Эйнштейна. К тому же, как подчеркивают знатоки творчества этого большого ученого, у него «идея объективности мира была основой его мировоззрения»[161]. Между тем иное представление о мире складывалось у многих ученых, считавших себя последователями Эйнштейна.
Но если можно сомневаться в объективности существования окружающего нас мира, то можно, как стали утверждать многие лингвисты уже с начала нашего столетия, сомневаться и в реальности существования национальных языков. Языки бытуют лишь в процессе «говорения», и только. Значения слов обнаруживаются лишь в данном контексте, и только. За пределами подобного контекста говорящие люди ничего о языке не знают и не могут знать.
В начале XX в. К. Фосслер еще ничего не мог знать о теории относительности, да и позднее он серьезно не познакомился с нею. Но вот идеи феноменологии Э. Гуссерля привлекли внимание немецкого филолога. Об этих идеях он судил с позиции своей концепции эстетической природы языка[162]. Фосслер ставил вопрос так: язык – это творчество отдельных индивидуумов, поэтому в каждое слово каждый человек вкладывает неповторимое содержание. Когда в знаменитой сцене с Франческой в «Божественной комедии» Данте (ч. I, песня 5) героиня этого эпизода произносит несколько раз подряд слово amore ʽлюбовьʼ, то оно воспринимается каждый раз как новое слово с новым значением. Фосслер был убежден, что индивидуальная и контекстная окраска слова всегда неповторимы, поэтому и в лексике не могут существовать общие значения слов, обязательные для всех людей, говорящих на данном языке[163].
160
163