Как бы ни было многозначно слово, среди его разнообразных значений всегда имеется общее или основное, цементирующее остальные значения в определенную эпоху жизни языка. Так, возвращаясь к прилагательному красный, легко обнаружить, что обозначение цвета является теперь его основным значением (такое значение в толковых словарях указывается первым и имеет объективные признаки выделения по степени частотности). В другую историческую эпоху языка данное значение могло быть, как мы видели, не основным, а только периферийным.
То, как основное значение слова скрепляет остальные значения в стройную систему лексической структуры слова, определяется историческими условиями развития языка. Между языками, находящимися на разных уровнях развития, здесь обнаруживается немало расхождений. Сравним, например, семантическую структуру того же русского слова красный с семантической структурой какого-нибудь слова языка аранта, одного из австралийских языков, прекрасно описанного в свое время норвежским лингвистом А. Соммерфельтом[181]. На языке этого племени kanta – это не только ʽкругʼ, но и ʽзмеяʼ, ʽвьющаяся траваʼ, ʽукрашение вокруг головыʼ, ʽвсякий круглый предметʼ. Если сравнить ряд значений этого многозначного слова языка аранта, который не получил благоприятных условий для своего развития и не имеет письменности, с таким языком, как русский, то различие смысловой структуры слова в этих двух языках можно изобразить так:
В первом случае (схема слева) разные значения слова обычно скреплены основным значением и им определяются (см. красный в современном русском языке: цвет – основное, все остальное – производное и зависимое). Стóит только оборваться связи между разными значениями слова, как они оказываются на пороге перехода в омонимический ряд самостоятельных слов. Во втором случае (схема справа) смысловая структура слова является более «рыхлой»: отдельные значения слова недостаточно скреплены его основным значением, которое само обозначено недостаточно рельефно (в приведенном примере со словом kanta трудно установить основное значение). В языках этого второго типа различные значения слова в гораздо большей степени зависят от широкого контекста и ситуации, чем в языках первого типа. Смысловая структура слова в столь непохожих языках оказывается различной. Чем сильнее развито концептуальное мышление у народа, носителя данного языка, тем обычно исторически закономернее развивается и смысловая структура слова, тем больше обнаруживается преемственность между различными его значениями, тем очевиднее основное значение каждого слова для каждой исторической эпохи[182].
Отрицание реальности полисемии тесно связано с отрицанием самостоятельности значения отдельного слова. Если значение слова – это только сумма его контекстов, сумма распределений (дистрибуций), то тем в большей степени на сумму контекстов должно распадаться и многозначное слово. В этом плане одно утверждение обусловлено другим. Стóит только взять под сомнение реальность самостоятельных значений отдельных слов, так еще в большей степени иллюзорной покажется полисемия. Если даже моносемантичные слова существуют только «в распределениях», то в еще большей зависимости от окружений оказываются полисемантичные слова. Между тем, как я стремился показать на примере влияния контекста, каждое слово, в том числе и многозначное, выступает не только как элемент системы, но и как самостоятельная субстанция, вместе с другими словами (субстанциями) формирующая лексическую систему языка.
8
Здесь хотелось бы обратить внимание еще на один важный вопрос, до сих пор почти совсем неизученный. Дело в том, что степень самостоятельности отдельных слов, в школьной грамматике именуемых «знаменательными»[183], оказывается не только в зависимости от всего строя того или иного языка. Проблема эта имеет и исторический аспект, особенно очевидный в языках, располагающих древней письменностью.
181
182
Ср.:
183
Если не забывать о грамматической знаменательности, то все слова