Между тем король Фердинанд, узнав о взятии Аламы, приказал отслужить благодарственный молебен. Возвратившись из церкви, он сел за обеденный стол, когда ему объявили, в какой опасности находится маркиз Кадикский и его войско. Не окончив обеда, стремительно встал король, приказал седлать лошадей и, оставив королеве свои инструкции, поскакал в сопровождении храбрых рыцарей по дороге к Аламе. Он менял по дороге измученных коней и стремился вперед, не чувствуя утомления, — так болела душа его. За несколько миль от Кордовы его верные сподвижники решились сказать ему, сколь неблагоразумно с небольшою свитой войти во владения Мавров.
— Вспомни, государь, — сказал ему герцог Альбукверк, — что твои славные предки никогда не входили во владения Мавров без сильной рати и в железо закованных рыцарей старой Кастилии.
— Герцог, — отвечал ему король, — я выехал из Медины с твердым намерением подать руку помощи воинам, запертым в Аламе. Я теперь почти у ворот ее. Согласно ли с чувством моего достоинства переменить намерение именно теперь? Нет, я соберу андалузское войско и, не дожидаясь кастильского, пойду к Аламе.
Жители Кордовы вышли на встречу королю. Узнав от них, что герцог Медина-Сидония опередил его, король не вошел в Кордову, но пересел на лошадей жителей, вышедших к нему на встречу, и поспешил вперед; он послал сказать герцогу Медина-Сидония, чтоб он подождал его. Но герцог не хотел ждать никого, ни даже самого короля, и спешил вперед усиленными переходами.
Когда Мулей узнал, что на помощь к осажденной им Аламе спешат герцог Медина-Сидония и сам король Фердинанд с войском, он понял, что ему необходимо овладеть Аламой до их прихода. Он наступил на Аламу с одной стороны, пока с другой храбрейшие из его рыцарей и воинов приставили лестницы и влезли на стены. Страшная битва закипела на стенах; простые солдаты и рыцари дрались врукопашную, брали один другого в охапки, боролись и падали вместе в глубокие городские рвы; но Мавры, не взирая на свою отчаянную храбрость, были отбиты и стены города очищены от неприятеля. Небольшое число рыцарей, принадлежавших к самым знатным гренадским фамилиям, успело, однако, вскочить в город и, стремительно пробежав несколько улиц, намеревалось отворить вороты Аламы Мулею, бившемуся с христианами за ее стенами. Они уже достигли ворот города; стража пала под их ударами — еще одно мгновение, и ворота Аламы были бы отперты. Но в эту минуту Дон-Алонзо Понсе, дядя маркиза Кадикского, и его племянник, оруженосец Педро Пинеди, подоспели во главе войска. Маврские рыцари, окруженные со всех сторон неприятелями, скучились прислонясь один к другому спинами, поставили по средине свое знамя; они сражались с редким мужеством, с мужеством отчаяния, прикрываясь телами убитых. Их число с каждою минутою уменьшалось, но они все теснее и теснее смыкались у своего знамени, защищая его с упорною отвагой. Наконец в этом неравном бою пали маврские рыцари; последний из них схватил знамя сильною рукою и, пронзенный со всех сторон, упал на него, прикрывая его своим телом, и на нем испустил последний вздох свой.
Испанцы взяли знамя, водрузили его на стене города и бросили головы убитых маврских рыцарей за стены, так-сказать, к ногам маврского войска. Вид развевающегося знамени пророка на стенах Аламы, головы знатнейших и храбрейших рыцарей Гренады, сброшенные со стен ее, наполнили скорбью душу Мулея. В отчаянии он рвал на себе волосы и бороду. В эту же минуту ему объявили, что на хребте гор появились христианские войска и развеваются их знамена. Побежденный и удрученный скорбию, Мулей снял свой лагерь и поспешно пошел к Гренаде; звук барабанов удалявшихся спешно Мавров раздавался еще в долине, когда из ущелий гор вышло войско Медины-Сидония. Когда из Аламы увидели, что с одной стороны Мавры поспешно удаляются, а христиане выходят с другой, крики неописанного ликования огласили воздух и раздалось пение благодарственных молитв. Считая себя погибшими, Испанцы праздновали свое как бы воскресение из мертвых, по выражению летописцев. В продолжение целых недель войско днем и ночью билось с осаждающими, томимое голодом и жаждой, и дошло до такого истощения, что походило скорее на скелетов, чем на живых. Маркиз Кадикский вышел навстречу к своим избавителям и, узнав в начальствующем своего заклятого исконного врага, залился слезами. Трогательно было зрелище доблестного, сурового рыцаря, чуждого всякой изнеженной слабости, когда он, с лицом, покрытым слезами, бросился в объятия благородного, великодушного врага. Обнялись они и с сей минуты стали навеки верными друзьями.