Очень глубокое значение есть в том, что как раз самая сильная жизнь жертвует собой наиболее послушно. Лучше погибнуть как рассыпавшийся на части метеор, чем угаснуть с дрожью. Кровь ландскнехтов всегда вспенивалась под лопастями винтов жизни, не только, когда железное опьянение боя несло их от волны к волне. Они должны были выражать жизнь и формировать, дико и сильно, как она беспрерывно пробивалось им из их глубины. Если мужской добродетелью для них были только опьянение и огонь, то борьба, вино и любовь раскаляли их до белого каления, до дикого желания смерти. Каждый час требовал содержания, пестро и горячо проносились дни между их рук как жемчужины раскаленных четок, которым они должны были молиться, чтобы воплотиться. Из одного источника вспыхивало им все бытие, это могло отражаться в полном стакане, в неистовых глазах противника или в мягкой улыбке девушки. В опьянении просыпалось желание победить, на вершинах битвы опьянение, в руках любви у них сплавлялось и то, и другое.
Как другие в искусстве или в правде, они в бою стремились к воплощению. Наши дороги различны, у каждого в груди есть свой компас. Для каждого жизнь – это что-то иное, для одних крик петуха ясным утром, для других поле, спящее полуденным сном, для третьих светлое мерцание в вечернем тумане.
Для ландскнехта это была грозовая туча над ночными далями, напряжение, которое лежит над пропастью.
9. Контраст
Я просыпаюсь. Где я? Ах, так! Действительно, я даже лежу в кровати, в превосходной постели. Они знают в этом толк, французы. Они вообще люди, умеющие жить. Собственно, они действительно приятные люди. Я вовсе не ненавижу их.
Однако мне лучше бы никому об этом не говорить. За такие страстные чувства они обижаются еще даже на Старого Фрица. Они даже не неправы со своей точки зрения. Если уже ведут войну, нужно делать это во всем. Все же также среди нас, фронтовиков, есть люди, которые врываются во французские окопы, со сталью и взрывчаткой в руке, и в захваченном блиндаже читают Рабле, Мольера и Бодлера.
Еще одно. Чем мы были бы без этого дерзкого и бесцеремонного соседа, который каждые пятьдесят лет счищает ржавчину с наших клинков? Европа как равнина, зеленая и заполненная пастбищами, и так много добродушных животных на ней, чем кто-нибудь мог бы пожрать: до тех пор пока германская и галльская кровь циркулирует по сердцам и мозгам, эта чаша нас минует. И тем более, идти на бой, с осознанием необходимости и ценности противника на заднем плане, это означает рыцарское наслаждение особенного рода. Однако высокая культура борьбы давно ушла в прошлое, также в игре на жизнь и смерть масса может участвовать, а она не оставила дома свои инстинкты. Как дошел английский старший лейтенант, которого мы недавно взяли в плен, до того, чтобы протянуть мне свои часы и портсигар? Он дрался как джентльмен и торговался как кондитер.
Ах, это становится все тяжелее, все жаднее война щупальцами полипа хватает все чистые чувства, чтобы откармливаться на этом в своей темной пещере. Людей убивают, но это ничего, им же все равно когда-то однажды придется умереть, но нельзя отрицать их. Нет, нельзя отрицать их. Однако для нас самое ужасное не то, что они хотят убивать нас, но то, что они беспрерывно поливают нас своей ненавистью, что они никогда не называют нас иначе, чем немчура, гунны, варвары. Это озлобляет. Это верно, что у каждого народа есть свой дурной тип, и как раз его соседи обычно рассматривают в качестве нормы. Мы и сами не лучше, каждый англичанин для нас это Шейлок, каждый француз – маркиз де Сад. Ну да, через сто лет люди будут смеяться, вероятно, над этим, если, конечно, именно тогда не придется снова вести войну. Для любого рассмотрения нужна именно дистанция. Дистанция в пространстве, во времени и в духе.
Во всяком случае, кровать действительно превосходна. Скоро как раньше, когда на каникулы приезжал домой и спал до начала любимого дня, по-настоящему свежо и без забот. Потом вскакивал, пил кофе в саду и отправлялся с братом в леса, свободен, как перелетная птица, и с кучей больших планов в голове. Однажды были также маневры. Как резко звучала медь труб над широкими полями, приманка, к которой прислушивались, затаив дыхание, в то время как странная дрожь охватывала тело мальчишек. Это была мужественность, которая звала нас там сзади, знамя, бьющий копытами конь, и клинок, который выхватывали из ножен. Это было движение рыцаря на рассвете и алая кровь, брызжущая из горящей раны. Это была борьба!
Ах да, если бы мы знали все это раньше. Прекрасное рыцарство, это ползание между грязью и разложением. Всего несколько дней назад я тащил застреленного брата под огнем, его шпагу я давно отослал домой. Целесообразнее для приветствия бросать пакет динамита перед ногами, чем элегантно скрещивать клинки.