Снаружи, должно быть, прекрасная погода. Осеннее солнце через занавески разбрасывает позднее золото в чистых монетах. Начищенный паркет, розовые обои, часы с маятником, мраморный камин, все блестит настолько изящно, что от удовлетворения нужно валяться на подушках. Как иногда, все же, все приносит радость! Теперь широкое, дрожащее солнечное пятно падает как раз на картину в тонкой золотой рамке, висящей напротив меня. Ватто! Цвета сверкают тонко и легко как эмаль крыла бабочки, как воздушный, в нежной дымке станцованный менуэт. Да, есть ли все же еще что-нибудь? Есть ли это еще на самом деле?
И, однако, вчера сидели с двумя другими в яме, перед которой вздувался брезент на мокром ветру. Безмолвно и дрожа от холода, покусывая трубку между зубов, прислушиваясь к равномерному вою и треску железных болванок. Бах! Бах!! Бах!!! «Ты смотри, они все приближаются. Не уйти ли нам все-таки лучше вон туда вправо?» «А, да ладно, так или иначе крышка. У тебя еще найдется немного табаку? Это становится все сильнее. Будь уверен, они атакуют еще сегодня».
Да, еще вчера я, окаменев и нервно, часами пристально смотрел на растрескавшуюся стену глины напротив. У меня она еще и сейчас четко перед глазами, эта коричневая стена, с черными кремнями и кусками мела в ней, внизу уже расплывшаяся в каше, из которой возвышались патронные гильзы и ржавые головки ручных гранат. Там еще лежал и труп, однако, можно было видеть только одну его ногу. Он, должно быть, уже давно лежал так. Нога больше не могла держать тяжелый сапог и отвалилась на лодыжке. Очень отчетливо можно было видеть кость, которая облупилась из коричневого, пригорелого мяса. Затем были грубые связанные кальсоны и серые брюки, которые от дождя снова наполнились стекающей вниз глиной.
Собственно, так нужно было бы лежать уже долго. С черным черепом негра, с которого дождь вырвал волосы пучками, и маленькими, высохшими рыбьими глазами в глубоких глазницах. Где-нибудь в поле, растерзанный воронами, в засыпанном блиндаже – вонючими крысами или на нейтральной полосе – неутомимыми роями пуль.
Это все всегда было достаточно близко. Вчера еще. Каждый день, которым я еще дышу, – это подарок, большой, божественный, незаслуженный подарок, которым следует наслаждаться длинными, хмельными глотками как превосходным вином.
Я вскакиваю и помещаю голову под воду. Из полотенца, которым я вытираюсь, истекает очень нежный аромат, как-то напоминая о руках прекрасных, ухоженных женщин. Надевание рубашки – это торжественное действие, коронация моего нового олицетворения. Как белое, шелестящее полотно гладит тело, так успокоительно и возбуждающе одновременно. Насколько богата, все же, жизнь изящными вещами, наслаждениями, которые мы только теперь научились ценить. Мы обязаны этим войне, этой потребностью окунать каждое волоконце нашего существа в жизнь, чтобы понять ее во всем ее великолепии. Для этого нужно знать разложение, так как только тот, кто знает ночь, умеет ценить свет.
Снаружи на улице я спрашиваю одного штатского о бассейне. Мне доставляет удовольствие говорить по-французски. При этом у меня такое чувство, как будто меня, все же, что-то связывает со страной, которой я наношу раны.
В бассейне великолепно. Солнце сквозь стеклянную крышу бросает дрожащие завитки на зеленую кафельную облицовку. Я с усердием скольжу по воде. От трамплина в мою сторону смеются несколько голых фигур. Мои товарищи уже здесь; я вовсе не узнал их сначала. Когда всегда видишь их, покрытыми пересохшей грязью, склонившимися и пробирающимися по траншеям, то удивляешься их тугим, стройным телам, мышцы которых играют под влажным блеском как жидкий мрамор. Какие они, все же, прекрасные парни! Почти на всех красные следы шрамов, которые выжгла у них в плоти разрывающаяся в бою сталь. Когда они кидаются в воду сверху как вибрирующие стрелы, чувствуешь инстинктивно: они обладают мужеством.
От бассейна я неторопливо прогуливаюсь к музею, который лежит совсем близко. Свежий осенний воздух делает влажное лицо холодным и гладким, глаза блестящими. В залах с картинами один голландский художник висит рядом с другим. Правильно, Фландрия ведь очень близко. Эти рыбные базары, деревенские кабачки, крестьянские танцы дышат уютом, желанием и уютным наслаждением. Там кистью художника водила текущая жизнь. Сегодня мне нужно тепло; для Гойи я ничего не мог бы чувствовать. Также коллекция японских миниатюр стоит там под стеклом, изящные шедевры ручной работы, резьба по эбеновому дереву, нефриту и слоновой кости, фигурки из черноватой меди, украшенные золотом и серебром. Я долго рассматриваю завитое щупальце каракатицы из желтоватой слоновой кости с сотнями более темных присосок, на котором сидит крохотная металлически-зеленая муха. Беглый взгляд искоса во время прогулки по морскому берегу должно было вызвать эту идею. Также там есть арбузы величиной с грецкий орех, в которых выведено каждое отдельное семечко, маленькие черепахи с орнаментируемым панцирем спины и обезьянка, которая бьет в барабан. Все это настолько совершенно, что если однажды видели это, то нельзя себе даже представить, что можно было бы сделать лучше, и это пробуждает ту самую чистую радость, с которой рассматривающий полностью окунается в эти образы.