На линии, ведущей к Уокингу, железнодорожное сообщение еще не было восстановлено. Поэтому я сошел в Байфлите и пешком направился в Мейбери. Я прошел мимо того места, где мы с артиллеристом разговаривали с гусарами, и дальше, там, где я встретил марсианина во время грозы. Из любопытства я свернул в сторону и увидел в красных зарослях свою опрокинутую и разбитую тележку рядом с побелевшими, обглоданными и разбросанными лошадиными костями. Я остановился и долго смотрел на эти обломки крушения…
Потом я прошел через сосновый лес; заросли красной травы кое-где достигали мне до шеи; труп хозяина «Пятнистой Собаки», вероятно, уже успели похоронить: я нигде не мог отыскать его. К своему дому я направился мимо Коллегии бедных. Какой-то мужчина, стоявший у открытой двери коттеджа, окликнул меня по имени, когда я проходил мимо.
Я взглянул на свой дом со смутной, тотчас же угасшей надеждой. Дверь была взломана и теперь сама собой медленно открывалась мне навстречу, подталкиваемая ветром. Потом она снова захлопнулась.
В моем кабинете перед открытым окном, из которого мы с артиллеристом высматривали марсиан, развевались занавески. Никто не закрывал с тех пор этого окна. Помятые кусты имели такой же вид, как четыре недели тому назад, когда я уходил. Я вошел внутрь. По всему было видно, что дом необитаем. Коврик на лестнице был сбит и полинял в том месте, где я сидел, промокнув до костей, в ночь катастрофы. Следы грязных сапог сохранились на лестнице.
Я пошел по этим следам в мой кабинет. На письменном столе лежал под селенитовым пресс-папье исписанный лист бумаги, оставленный мною в тот день, когда открылся первый цилиндр. Я постоял, перечитывая недоконченную статью о развитии нравственности в связи с прогрессом цивилизации: «Возможно, что через двести лет, — читал я, — наступит…» Пророческая фраза осталась недописанной. Я вспомнил, как не мог работать в то утро (с тех пор прошло около месяца) и как, бросив писать, купил номер «Daily Chronicle» («Ежедневная Хроника») у мальчишки-газетчика. Вспомнил и то, с каким удивлением я слушал у садовой калитки его диковинный рассказ о «людях с Марса».
Я спустился в столовую. Там я нашел хлеб и давно сгнившую баранину. На полу валялась опрокинутая пивная бутылка. Все осталось в том же виде, в каком было, когда я уходил с артиллеристом. Мой дом был пуст. Я понял все безумие слабой надежды, которую лелеял так долго. И вдруг случилось невероятное. — Это бесполезно, — сказал чей-то голос. — Дом необитаем… Тут много дней никого не было. Не мучьте себя напрасно. Только вам и удалось спастись.
Я был поражен: уже не я ли сам высказал вслух свою мысль? Я обернулся и подошел к открытой двери.
Внизу, изумленные и испуганные не меньше моего, стояли мой двоюродный брат и жена, бледная, с сухими глазами. Она слабо вскрикнула.
— Я пришла, — пробормотала она, — я знала… я знала…
Она поднесла руки к горлу и зашаталась. Я сделал шаг вперед, и она упала в мои объятия.
X
Эпилог
Теперь, заканчивая мой рассказ, мне остается лишь выразить сожаление, что я могу сообщить слишком мало данных для выяснения многочисленных спорных вопросов, доныне остающихся нерешенными. Несомненно, что по крайней мере в одном отношении я навлеку на себя строгую критику. Моя специальность — умозрительная философия. Мое знакомство со сравнительной физиологией ограничивается одной или двумя книгами, но мне представляется, что мнение Карвера о причинах быстрой гибели марсиан настолько правдоподобно, что его можно принять как неоспоримую истину. Я придерживался его в своем повествовании.
Во всяком случае, в телах марсиан, обследованных по окончании войны, были обнаружены только известные нам бактерии. То, что они не хоронили своих покойников и безрассудно истребляли столько людей, также указывает на полное незнакомство с процессами разложения. Однако все это пока только гипотеза, правда, весьма вероятная.