«Чтобы вы могли действовать в мире, ваше собственное «я» должно умереть».
Джек начал действовать. Они помогли ему, он должен помогать всем.
«Мы все ответственны за общую вину», - писал Достоевский. Джек знал, что он виноват. Он не стал определять границу между своей болезнью и грехом. Он сумел правильно разобраться в этом деле. Не осталось никаких сомнений в его тяжелой психической болезни. Но результаты этой болезни - его жестокость к Мэри, его бегство от больных в Гэмлете, которые нуждались в нем, верили в него, - эти результаты были его грехом. Это было преступлением против человечества.
То, что Джек не захотел воспользоваться своей болезнью в качестве оправдания, безусловно, является великолепным, мужественным поступком со стороны нового Джека.
Но сейчас, когда он начинал новую жизнь в Логэнспортской больнице, мог ли Джек приступить к осуществлению своей идеи - помогать всем? Ведь психотерапия, которую, применяли к нему доктора, - это большая роскошь. Докторам пришлось затратить сотни часов напряженной работы, чтобы вернуть одного только Джека к нормальной психике. Где же взять докторов, чтобы обслужить психотерапией сумасшедших Логэнспортской больницы, пока еще способных воспринимать слова убеждения. Смешно даже помышлять об этом - ведь докторов в больнице жалкая горстка. Интенсивная психотерапия - это чертовски дорогое лечение.
- Вы можете агитировать их ежедневно несколько месяцев подряд, - говорит Джек, - а к концу этого срока они по-прежнему будут смотреть на вас все тем же бессмысленным взглядом; счастье, если вам удается «вытянуть» из них некое подобие ответа.
Но для Джека они оставались живыми человеческими существами. Это не было простой научной любознательностью, это не было экономическим мероприятием с целью облегчить бремя налогоплательщиков; жажда искупления - вот что руководило Джеком в его стараниях вернуть этих несчастных, потерянных людей в мир действительности. И он стал помогать нейрохирургу доктору Джону А. Гисерингтону из Индианополиса, практиковавшему иногда префронтальную лоботомию на больных Логэнспортской больницы.
Джек погрузился в изучение психохирургических трудов Уолтера Фримэна. Что за мечтатель этот Фримэн! Фримэн задался целью сделать лоботомию такой точной, такой практичной и ходовой операцией, чтобы успокаивать бушующий бедлам в «беспокойных» палатах психиатрических больниц и все большее и большее количество больных отправлять домой в здравом уме и ясной памяти.
И какой он смелый, этот Фримэн! Он обратился к знаменитому психиатру доктору Уильяму А. Уайту за разрешением произвести несколько префронтальных лоботомий на больных всемирно известной больницы св. Елизаветы в Вашингтоне.
- Скорее мир перевернется вверх ногами, чем я позволю вам оперировать хотя бы одного из моих больных, - загремел на него доктор Уайт.
Казалось, не о чем больше говорить.
Однако, несмотря на негодующий запрет доктора Уайта, был составлен длинный список душевнобольных, стоявших на очереди для лоботомии у доктора Фримэна, - в той же больнице св. Елизаветы.
Еще в 1936 году Фримэн одобрительно высказался о методе безвестного тогда португальского врача Эгаса Моница. Рассуждения, толкнувшие Моница на попытку всадить нож в мозг сумасшедшего человека, - эти рассуждения казались несколько странными и притянутыми за уши.
В 1935 году на научном конгрессе в Лондоне Эгас Мониц услышал сообщение профессора Джона Фултона, Физиолога Иэльского университета, о том, как он с целью эксперимента изувечил мозги нескольким дрессированным шимпанзе. До этого они были очень грустными, а после операции сделались вдруг веселыми. Это был чисто научный эксперимент. Профессор Фултон отнюдь не ратовал за счастливую жизнь для обезьян шимпанзе. Эти грустящие обезьяны становились обычно жалкими, удрученными, малодоступными - становились настоящими невротиками, если им не удавалось выполнить заданные уроки. Профессор Фултон со своим ассистентом доктором Якобсеном иссекали из их мозгов лобные доли, которые считаются местонахождением высших психических центров - того, что называют интеллектом. Как ни странно, оперированные шимпанзе не показывали признаков отупения.
- Они вели себя так, - говорил профессор Фултон, - как будто присоединились к культу радости Мишо старшего и все свои жизненные невзгоды возложили на всевышнего.
Это было неслыханно. Когда эти обезьяны, лишенные лобных долей мозга, не могли выполнить какое-нибудь задание, они нисколько не огорчались, не становились мрачными или сварливыми; казалось, им это совершенно безразлично. Они только усердно приглаживали свои меха или затевали веселые игры. Они вполне сохранили свой ум. Они стали обезьянами с совершенно новыми повадками, изменившимися к лучшему. Они были забавными лабораторными диковинками.