— Ну что, теперь ангидрировать… — радостно промолвил он, беря вою сумочку и доставая оттуда маленький пузыречек с небольшим количеством прозрачной влаги. — Я посадил на корку!
Дверь открылась, вошел Жора с трогательно-нежным выражением лица. Он медленно подошел к Инессе, наклонился и поцеловал ее в щеку у носа.
— Я так виноват перед тобой… Я подумал… Извини… Я был не прав… Не прав…
— Ну что ты, — ласково сказала Инесса, гладя Жору по голове и шее, — это я не права, я тебе говорила…
— Это я тебе говорил…
— Да брось, брось…
Жора наклонил голову и впился в Инессины губы, раздвигая их мокрым языком. Шкляр раскрыла рот, выдвигая свой язык навстречу. Они принялись целоваться, страстно сжимая друг друга пальцами рук. Тут же все заволокло едчайшим, кислотным, каким-то сверх-уксусным слезоточивым запахом, выдержать который было почти невозможно. Жора отпрянул, закрыв лицо рукой.
Инесса закашляля, отвернувшись.
— Уже почти все, — выдавил из себя Жора и принялся усиленно тереть глаза. — Это — уксусный ангидрид, он так пааааахнет… Ничего, сейчас…
— Инвините, не рассчитал, как раз в самый момент, — вежливо сказал Арсен, закрывая миску крышкой.
— Ничего, — откашливаясь, проговорила Шкляр.
Арсен раскрыл плиту, перевернул миску и стал осторожно держать ее над синим газовым огнем. Потом он поднес миску к своему носу, внимательно понюхал ее и повернулся к Армену.
— Вроде не пахнет, а?
Армен подошел, склонился над миской, понюхал.
— Нормально, на сколько будешь разводить?
— На двенадцать… Нам — по три, им — по два…
— А ей не много?
— Ну, полтора…
— Два! — вдруг воскликнула Шкляр. — Два! — Сейчас попробую, скажу, — отрезал Арсен. — Жора, у тебя
есть баян?
— Есть, — ответил Жора.
— Вот и уколешь ее.
Жора влюбленно посмотрел на Шкляр, погладил ее и сел рядом.
— Ты хочешь, ты хочешь это вещество, любовь?
— Конечно, — сказала Инесса, прижимаясь к Жоре, — мы с тобой заторчим, пойдем гулять, смотреть на Луну, мечтать о чудесах, искать рай. Ведь это же приятно, приятно?…
— Приятно, — согласился Жора, — приятно.
Арсен из шприца облил миску двенадцатью кубами кипяченой воды. Повертев миску, он взял спичку и стал соскребать все то, что пристало к ее дну, чтобы оно растворилось в воде. Затем он отщипнул небольшой кусочек ваты и накрутил его на шприцевую иголку. И выбрал себе три куба светло-коричневой прозрачной жидкости.
— Ну, сейчас, — сказал он, расстегивая рукав своей шелковой цветной рубашки и обнажая щуплую руку с темно-синими, исколотыми дорогами вен. По-деловому осмотрев руку, он наметил место и сказал:
— Коля, перетяни мне…
Коля взял кухонное полотенце и обернул его вокруг руки Арсена, затягивая. Арсен поднял шприц наперевес, словно дротик, и вонзил его прямо в дряблый синяк у локтевого сгиба. Он ловко выдвинул немножко поршень на себя; красный узор лениво возник внутри шприца.
— Отпускай!..
Коля забрал полотенце, Арсен ввел себе содержимое и вытащил шприц.
Он откинулся назад; несколько секунд он сидел с порозовевшим лицом, ничего не говоря. Потом приподнялся, улыбнулся и застегнул рукав.
— Ништяк. Приход был, кажется, снимает…
Тут же началась суета; замелькали какие-то иглы, шприцы, куски ваты, кровавые капли. Инесса Шкляр сказала Жоре:
— Ну давай же, мне первой!
— Да?… — растерянно переспросил Жора.
— Ей… полтора… хватит… — медленно произнес развалившийся на диванчике счастливый Арсен.
— Да? — опять сказал Жора.
— Ну давай же, давай!
Инесса Шкляр выставила вперед свою изящную загорелую руку и перетянула ее ремешком от сумочки. Жора наклонился со шприцом.
— Так… Куда бы тебе… Да… Ну вот сюда… Какие у тебя вены хорошие!
Он воткнул иглу в руку Шкляр, взял контроль, но внутри булькнул только какой-то маленький пузырек вместо крови.
— Нету… Нету… А давай вот в эту…
Жора вытащил шприц и вколол его рядом с запястьем.
— Есть! — сказала Шкляр. — Ну, я отпускаю.
Жора медленно нажал на поршень, перемещая опиум вглубь организма Инессы Шкляр. Затем он вытащил шприц.
Шкляр на секунду застыла, затем вдруг глаза ее закатились вверх, и она неуклюже рухнула вперед, на пол. Арсен инстинктивно отпрянул, потом тут же вскочил и склонился над Инессой.
— Давай ее перевернем, так бывает, ничего…
Испуганный Жора схватил Шкляр под мышки, поднял и усадил на диванчик, но она сползла вбок. Ее лицо стало мертвенно-бледным, рот раскрылся, как у дебильных детей.
Арсен несколько раз наотмашь ударил Шкляр по щекам.
— Я говорил: много ей… Может, мак такой?… Но нам же нормально… Вот, блин!!
Армен подошел поближе и пристально посмотрел на Инессу.
— Она не дышит! Вызывай "скорую"!
— Но как же!.. — воскликнул Коля.
— Надо искусственное дыхание, кофеин, или там чего-нибудь…
— Аааааа! — вдруг отчаянно завопил Жора, нагибаясь над лицом Шкляр. — Инна! Инна!
Он взял ее безжизненные руки, поднял их, разведя в стороны, а затем резко отпустил.
— Что же делать, что же делать… — пролепетал он.
— Надо в реанимацию, — запросто сказал Арсен. — Коля, давай, вызывай, а мы пойдем, чтобы не светиться. Приберешь тут, скажешь, сердечный приступ, впрочем, они поймут…
— Ээээ! — закричал Жора, опять поднимая руки Шкляр. -
Постойте, но как же это, нужно…
Коля выбежал из кухни. Инесса Шкляр начала синеть.
— Да, так бывает, передоза… — тихо произнес Армен. — Это уже все, пиздец, вряд ли они успеют… А может, отойдет… Ладно, пошли, Коля тут разберется. Может, ее просто вынести куда-нибудь?
Он взял со стола пакетик с вторяками и задумчиво засунул его в карман своих штанов.
4
Провал в нутро рождает свет дырочки выхода, или конца, или надежды, или творца, или просто дыры, сияющей позади, когда вдруг выдохом кончается картинка с существами, и начинается мир с собой. С самим собой может сразу стать странно, странно, стремительно, стройно, стремглав, стронцию подобный серебряный свет. И — куль! И — куль! Кончилась моя жизнь в виде девичьем, срезанном, ссаженном, сросшимся. Сравнение не сойдет за справедливость, середина с сегодняшнего числа сошла за самую соль. И в представлении своем сильный субъект летит вплавь сквозь пыль цвета сна миров душ. Как вор, он быстр, миг взял свой смысл. Жил-был вор душ, дал смерть, как куш. Как командир войн, пред мною великое ничтожество, бред мой непредвиденный ужасов грез. Как кино, как кот, как корабль, как краб. Как в кривой комариной кости, комья кори убивают меня, прости, прости. Как в кромешном косом калейдоскопе, кинескоп с киклопом на лошадином крупе, с кровяной крупой вкупе со всем скопом в виде людей, как в песне на блюде, у границы без весен, без росы.
Безлюдье, безлюдье, безлюдье. Вокруг ни души, ни души. О, душа под душем озарений! Ты нага, гола, велика, как мое творение, мое вдохновение, тление. У этого предельного маразма казарм во мрази, у этого грязного базара баз без грязи, у этого одного последнего раза, есть высшая тайна — ваза без зрачка и знака, лаз зрения и мрака, воз знания и срока, роза милости, близости, тока, Бога. Но нет — только хлад, бред, град, гроб, горб, сор, сыр, путь, суть, склизь, близь, боль. Вина в вине твоя, спина у стены моя, свеча у мочи ее, любовь, как морковь. В этой единице есть десница, которой не спится, которая длится, она, как мокрица, она, словно спица, она вдовица, она ослица. Если затеял жизнь, то брызнь, но смерть, как хлеб, пуста, сера, дырчата и воздушна. Дырочка впереди, в дыре дыра дыры, и дно ее бездарно, безумно, бездельно. Вдень себя в дыру, пройди внутрь, вне, выйди в дырявый мир, оставь прошлый пир. Что же произошло?
Это некий ужас предельного, некий провал всего дельного, некое остолбенение энергий, мышц, нервических концов, некое выключение высших слов, кровяных гонцов, некое стояние пред чертой, некий финиш, некий вскрик: "Стой!", некая глупость в виде неожиданной гибели, некое взрывание нутра, убыль без прибыли. Тот, кто жил, теперь закатился, словно медяк под стол бытия, в гущу серых нитей гниения, аннигиляции, исчезновения, негации. Де-экзистенциализация субъекта в маргинальной ситуации, наркотизация его эссенции, поражение его интенции. Его субстанция тонет в тотальной акциденции, его витальная концепция рушится, утрачивая способность рецепции, налицо прекращение всяческой вентиляции, прощай, любовь, прощай, менструации! Да прольется над этим распадом слеза, да не будет адом будущая греза, да снимется все наносное, словно фреза, да пощадит одинокий дух великая божественная гроза! Просто так случилось, что так получилось, так приключилось, потому что, может быть, это и есть милость. Кто знает, что бы ло бы, если бы просто так? Знает. Внутренний шепот существа на конце вдоха с невозможностью выдоха: