Так проходили дни.
В это время я не видел ни мачехи, ни карлика.
Глубокая тишина вокруг, на дворе лето, комната заполнена светом, а я сижу и смотрю на свое творение. Слежу за игрой своей души, и образы приходят сами, как забытые минуты из жизни моей матери.
Она раньше всех нас встает, позже всех ложится. Работа, одна работа.
Как обычно, она занимается домашними делами — всегда грустная. В самом разгаре работы вспомнит о чем-то, оглянется себе за спину и встанет неподвижно, как статуя. При шитье, бывало, отведет руку с иголкой, остановит ее вдруг, засмотрится в призабытое воспоминание, а потом тяжело вздохнет и шьет дальше.
В лесу — родник. Вот мама идет за водой, но не по дорожке, а по мху, где никто еще не ходил.
Покойная будит во мне душу, и передо мной появляется странный мир образов.
Вот я лежу больной, она на лавке у окна прядет кудель. Последний луч сыпет золотой цвет на ее голову, в доме тихо, только веретено шуршит. Я засмотрелся на нее и на небо у нее за головой и прошу, чтоб она спела что-нибудь. И она поет.
В полночь мне кажется, что в саду шумит тоскливо ветер. Просыпаюсь — вокруг сумрак, мать сидит в ногах, смотрит на меня и тихо плачет. Утром я проснулся, и мне стало легче. Мать вынесла меня на завалинку.
Над головой — голубое небо, а над горизонтом текут белые и розовые облака.
— Вот славное содружество выступает в поход, а вон львы везут богиню в сияющей карете, — показывает мать на облака.
На пашнях бушует ветер, девушки блестят серпами, песня стелется далеко, как подольское поле:
Мама, мама!.. Ты одна в мире святая. Не просто так воспевают тебя поэты.
Смерть закрыла твои глаза, как туча ясные звёзды.
Отец сидел возле меня, засмотрелся на портрет бывшей жены и гнал от себя слезы.
— Теперь на старости лет у меня никого нет, кроме нее. Не раз в бессонную ночь кажется мне, что она стучится в двери, выхожу, а вокруг — темно, глухо, пусто… Знаю, что не сойдемся уже там, поэтому живу с ней здесь. И тону в воспоминаниях, тону, утопаю… А то явится мне во сне — тихая, нежная, как когда-то. «Извини, — говорит, — что не додержала до конца тебе сотоварищества… Девочкой взял ты меня, рано вышла я с тобой в дорогу, а в полдень измучились мои белые ножки, и тяжкий сон сломил меня…»
Вошла служанка и сказала, что «пани зовут».
Старик скривился и вышел.
Служанка убирала в комнате, посматривала то на портрет, то на меня. Я заметил, что она что-то хочет мне сказать.
Я начал с ней разговор и узнал, что покойный ее отец когда-то служил здесь. Потом она оглянулась и шепнула:
— Я бы вам кое-что сказала, но боюсь…
— Говори, я не выдам тебя.
Приземистая фигура ее согнулась, будто вытирала пыль; обгоревшее, некрасивое, но доброе лицо ее было склонено над работой. Я услышал вот что:
— Пани и ее сын в большой тревоге, потому что считают, что вы приехали отобрать свою землю. Перед отцом скрываются, ведь он — за вас. Но вы остерегайтесь, потому что они хотят подкупить каких-то людей, связать вас и отвезти куда-то будто бы — как я поняла — в такой дом, что в нем сумасшедших держат. Все по ночам пани и ее сын советуются, а я это подслушала и говорю вам, только очень вас прошу, не выдавайте меня.
Нам иногда и не снится, что один человек копает под нами яму, а другой — спасает.
В каком окружении пребывал я все это время!
Только теперь я понял, почему мачеха и Нюнько избегают меня…
Вечерело. Я вышел в лес и лег среди густой травы. Земля, как мать, принимала мою тоску. В мире — шум и адский труд, а здесь — дремучий лес, обволакивающий покоем.
Пришла мысль о карлике.
Когда-то за минуту переломал бы ему все кости, а теперь смотрю больше вглубь себя: жизнь научила терпению.
Спокойно и не без сострадания смотрел я на карлика.
«Это ведь, — думал, — та несытая, черная сила, которая давит человека, прячется по всем закуткам, чтобы ограбить, содрать шкуру, затоптать в болото. Если пустишь себе пулю в лоб, то еще не остынешь, а с тебя уже сапоги стягивают…»
Мысли блуждали, как измученные журавли над морем.
Вдруг я услышал топот в кустах. Казалось, зверь гонит зверя. Совсем близко затрещало, я присмотрелся — спереди бежит девушка и всхлипывает, а за ней гонится карлик, одной рукой отталкивается от земли, а в другой — лозина.
Я вскочил и преградил ему дорогу.
Луна освещала нас, мы с минуту смотрели друг на друга.