Вот его история.
Еще не достигнув совершеннолетия, Игнац Земмельвейс показал свою настойчивость и самостоятельность. Его отец, солидный будапештский купец, в 1837 году отправил его в Вену изучать право. Одного случайного посещения анатомического театра, в обществе приятеля медика, оказалось достаточно, чтобы Игнац выбросил за окно все юридические книги и поступил на медицинский факультет.
Это был весельчак, с блестящими, широко открытыми глазами, настоящий венгерец - энтузиаст и фантазер. Он жил и веселился, как умеют жить и веселиться только в Вене. Был одним из тех молодых людей, о которых говорят обычно, что они плохо кончат, но вдруг сдал докторский экзамен и выбрал самую безотрадную тогда специальность - акушерство. В апреле 1844 года, гордый званием доктора медицины, он начал работать в качестве ассистента знаменитого первого родильного отделения Венского главного госпиталя.
В этом месяце тридцать шесть из двухсот восьми матерей умерли в родильном отделении от родильной горячки. Тогда родить ребенка было немногим безопасней, чем заболеть самой тяжелой формой воспаления легких. Среди одетых во фраки профессоров и поддакивающих им гладко, остроумно говорящих ассистентов Земмельвейс был исключением. Все его считали чудаком, он никак не мог примириться с гибелью молодых матерей. Это мучило его. Роженицы были преимущественно брошенные бедные девушки, объекты «благотворительности», в большинстве случаев ставшие матерями без благословения церкви... Но для Земмельвейса это были люди.
Полный надежд, он помогал им переносить долгие муки первых родов; оставлял их, измученных, но сияющих от счастья, с новыми крошечными существами у груди.
Два дня... и то здесь, то там сиянье счастья переходило в зловещий румянец неистового жара.
Три дня... и Земмельвейс содрогался, слушая, как их нежная болтовня с младенцами прерывалась страдальческими стонами. «Это пройдет, не беспокойтесь»,- говрил он, зная все тверже, что лжет, утешал их.
С испугом на лицах, с запекшимися ртами, глядели они на него и просили воды, немного воды, все больше и больше воды. Он старался улыбкой рассеять их тревогу, когда у него под пальцами все учащался пульс и, наконец, переставал поддаваться счету.
Четыре дня... Земмельвейс все еще возился с ними, спрашивал имена их детей, маскируя свой ужас перед страшными сине-фиолетовыми пятнами, которые появлялись у них на руках и на ногах. Так грустно было смотреть на их уже почти восковые лица и слышать шопот их бледных губ: «Теперь лучше. Теперь боли гораздо слабее, доктор»... Он отворачивался, чтобы скрыть от них, что это облегчение - милосердное предвестие смерти.
Так Земмельвейс наблюдал в течение двух лет, с 1884 по 1886 год, одну за другой смерть от родов. Казалось бы, он должен был скоро привыкнуть к, ней, как привык его шеф, старый профессор Клейн. Но он, напротив, страдал от нее все сильнее и с чудовищной бестактностью мучил старого Клейна, надоедал ему глупыми вопросами. Старый Клейн был бы очень рад видеть большинство этих молодых женщин живыми и любующимися на своих детей, но что же он может сделать? Старый Клейн учил Земмельвейса, как его самого учили другие профессора, научившиеся от еще более старых профессоров: существует невидимый миазм, убивающий этих несчастных матерей: это - «неизвестное, эпидемическое воздействие атмосферно-космически-теллурического происхождения»,' всепроникающее, неумолимо отравляющее, убивающее их».
Старик Клейн был последним звеном длинной цепи людей, совершенно безответственно повторявших старинные бредни. Я допускаю, что он был' просто вздорным стариком, но он не был одинок. Умнейшие гинекологи Европы верили в эту чепуху. Он мог бы опереться также и на авторитет устрашающе ученого Рудольфа Вирхова, каторый тогда уже готовился стать верховным жрецом патологии."
На основании одного незначительного факта Земмельвейс показал всю нелепость этой теории происхождения родильной горячки. У Клейна, в первом родильном отделении, четыреста пятьдесят одна женщина погибли в 1846 году - за один год. Следующая дверь из той же прихожей вела во второе родильное отделение, где смертность была в пять раз меньше.
Если этот миазм, это «атмосферно-космически-теллурическое воздействие» [1], был всепроникающим, почему же не проник он во второе родильное отделение? Земмельвейс становился надоедлив, подчеркивал это, становился невыносимым со своими вечными вопросами. Ему не понадобилось особых усилий, чтобы установить эту разницу в смертности. Он узнал о ней от несчастых рожениц. Прием в оба родильные отделения производился в разные дни: в воскресенье принимали в первое, в понедельник во второе и т. д.