- Нет, нет, нет. Продолжайте вашу работу, - отвечал Мак-Кой.
Он отмахнулся от них и пошел в подвал по пропитанному креозолом половику, худой, высокий, угловатый - полная противоположность коренастому Армстронгу. Работа в подвале шла хорошо. Многие птицы в клетках, сделанных из старых ведер, сидели неподвижно, тяжело и хрипло дыша, и только перья хвоста поднимались у них, когда они жадно глотали воздух.
На них было жалко смотреть, - даже если вы вообще не любите попугаев, - когда они сидели, сжавшись в комок зеленых, словно изъеденных молью перьев, понурив голову.
Bacillus psittacosis оказался чепухой, но, может быть, возбудитель болезни - микроб слишком маленький, чтобы его можно было увидеть в микроскоп, - фильтрующийся вирус, существо по ту сторону порога видимости, состоящее только из нескольких белковых молекул? Нет ничего особенно оригинального в таком вопросе. Об этом всегда приходится думать, когда не удается найти микроба, возбуждающего болезнь. Эти невероятно маленькие, невидимые, может быть бесформенные существа поражают людей желтой лихорадкой, бешенством и целым рядом других болезней.
Дела Шорти были плохи. На следующих рентгеновских снимках обнаружилось зловещее затемнение у основания левого легкого, и это затемнение все увеличивалось. У Шорти были страшные головные боли. Когда он пытался проглотить вкусные блюда, которые готовила для него сестра-хозяйка Морского госпиталя, - его рвало. Он чувствовал себя очень скверно, кашлял, и доктора Петерсона очень тревожило это все растущее затемнение на рентгеновских снимках его грудной клетки.
В соседнем доме Мак-Кой и Армстронг каждый раз, переступая порог, вытирали ноги о пропитанный креозолом половик. Они ставили опыты, потом навещали Шорти, потом опять ставили опыты. Он был их другом, он стал частью их эксперимента- подопытным животным, неизмеримо более важным, чем все попугаи. Армстронг брал у него кровь из вены и собирал его мокроту - вязкую, клейкую, красноватую жидкость, выделявшуюся у него из легких, и впрыскивал эту кровь и мокроту попугаям, обезьянам...
В Институте гигиены никогда не было недостатка в животных. Мак-Кой не украшал здание Института и не покрывал лабораторные столы мраморными досками, но животных вы могли получить всегда, в любом количестве, и даже людей людей, если это было нужно. Мак-Кой и Армстронг работали теперь изо всех сил. В маленькой комнатке, как раз над подвалом, они растерли в кашицу печень и легкие околевших попугаев, приготовили из этой кашицы экстракты и отфильтровали их через такие плотные фильтры, что, конечно, каждый видимый под микроскопом микроб остался бы на них.
Отфильтрованную прозрачную жидкость они впрыснули в мышцы здоровых попугаев, и спустя несколько дней несчастные птицы притихли и задумались.
Опыт удался с невиданной быстротой. Это была одна из редких удач, выпадающих на долю исследователей, которые, обычно, приходят к успеху длинным путем отрицательных или, - что еще глупее, - противоречивых результатов.
Мак-Кой и Армстронг были в восторге и повторяли: - Мы получили вирус, мы получили вирус!
V
Mак-Кой уже давно не был так счастлив, как теперь, и его нисколько не беспокоила незначительность его положения - ведь он был просто служителем Армстронга. Он научился ловить попугаев, когда эти дьяволы - еще не обессиленные болезнью - удирали из своих клеток-ведер. Им это удавалось, несмотря на кирпичи, привязанные к металлическим сеткам, покрывавшим клетки-ведра, а ловить их, зная, что они уже заражены, было не особенно приятно.
У Армстронга, и Мак-Коя не было ни служителя, ни уборщицы, никакого технического персонала. Мак-Кой сам кормил животных и сам чистил их клетки.
Ему было уже за пятьдесят, а он снова превратился в мальчишку, подручного и забросил свой директорский письменный стол. Армстронг уверял, что хотя Мак-Кой и не был так проворен, как Шорти, все же он отлично справлялся с работой.
Но Шорти был очень плох. 3 февраля пульс у него все учащался, становился нитевидным, температура поднялась до 40 градусов по Цельсию. Петерсон и другие врачи Морского госпиталя не отходили от него. Они впрыскивали ему глюкозу и собирались дать кислород.
Вот настало 4-е февраля. Уже все левое легкое было затемнено доверху, и такое же затемнение появилось у основания правого легкого. Он был очень сонлив. Мысли у него складывались в какой-то сумасшедший, пущенный с конца кинофильм. К счастью, оп почти все время лежал в забытьи, возвращаясь к сознанию только при жестоком кашле.