- Бэджер, собирайтесь в дорогу, - сказал Мак-Кой, и Бэджер, получив разрешение не беречь денег, отправился за кровью выздоравливавших от попугаевой болезни людей.
12 марта Эрнест Миллер, препаратор, готовивший бактериологические среды для всего Института, почувствовал себя омерзительно. Так же, как и Лэнхэм, и Маргэл, он не имел ничего общего с попугаями. Это был здоровяк, классный гребец, с бычьим затылком, который вообще ничем не болел. Теперь он лежал в жару...
Ричардс, главный врач Морского госпиталя, сказал Мак-Кою, что у них всегда будет свободная койка для сотрудников Института. Эта внезапная эпидемия приводила в смятение только Мак-Коя. Все его сотрудники смеялись, и в конце концов Мак-Кой с отчаянья стал смеяться вместе с ними. Так, бывает и на войне, на самых опасных участках фронта.
- Как Ваша головная боль сегодня, Дайер? - спрашивал рано утром по телефону не спавший от волнения Мак-Кой.
Дайер смеялся и в свою очередь справлялся, измерял ли уже Мак-Кой температуру.
Вот уже 13-е марта. До сих пор они заболевали по одному в день, но этот день сказался рекордным. Сначала заболел служитель негр, Блэк Уелл (хотя он просто с суеверным ужасом относился к каждому пернатому существу и, наверное, не приближался к попугаям), да так заболел, что через несколько дней чуть было не встретился с Шорти. И в то же утро сам Эдди Фрэнсис, шутя и смеясь, чтобы замаскировать свое самочувствие, сказал Мах-Кою: «Готово, Мак».
В Институте всегда шутили, что при всех экспериментах Фрэнсис был главным подопытным животным. Но теперь было не до шуток. Из Европы поступали сведения, что попугаева болезнь смертельна в 40%, а то и в 50% случаев.
На следующий день после того, как Фрэнсис ушел в Морской госпиталь, -он, как всегда, мотал головой, размахивал руками, смеялся и бранился, - на следующий день после этого был отправлен в больницу почтенный старый доктор Людвиг Хектоен. Он понятия не имел о каких попугаях, работал в комнате Спенсера во вторую половину для. Один раз он прошел мимо открытой двери в комнату, где Мак-Кой вскрывал попугаев.
Хектоен - седой старик, со смуглым лицом и ласковой улыбкой. Весь Институт почитал Хектоена, восхищался им и любил его, не только потому, что это был замечательный патолог, но и потому, что это был Хектоен. Он был уже немного слишком стар для того, чтобы бороться с болезнью, которая убила Шорти и Стокса и привела, на край могилы негра Блэк Уелла.
- В эти ужасные дни Мак-Кой оставался спокойным и улыбался, - рассказывал доктор С. П. Крамер.
Но на следующий день еще один служитель заболел ползучей пневмонией, Мак-Кой перестал улыбаться.
XI
Была суббота. Если бы в эту субботу, под вечер, вы стояли около красного кирпичного здания и следили за воробьями, летающими крышей, вы бы увидели, как полет их вдруг становился неуверенным и они, головою вниз, падали на крышу замертво... нет, не от попугаевой болезни...
В эту субботу, после обеда, впервые за все время своего существования, Институт гигиены запер входные двери и плотно закрыл окна, Все утро сотрудники, еще не слегшие в госпталь, бегали вверх и вниз по холму и осторожно, чтобы пе спутать этикеток, выносили из Института всевозможных животных - чуть ли не тысячу штук. В это же утро Мак-Кой один, как всегда, спустился в свои подвальные комнаты (не сказав об этом ни слова. никому - ни Армстронгу, ни Дайеру, ни Крамеру) запер двери и начал хлороформировать животных.
Оп хлороформировал, хлороформировал, хлороформировал - до тех пор, пока сам нее опьянел и не осовел, Он убил всех попугаев, - больных и здоровых, всех морских свинок, мышей, крыс, голубей и обезьян, - которые вообще заболевали попугаевой болезнью. Он работал быстро и ловко, даже, против обыкновения, не улыбался и не бормотал за работой. Когда все животные были убиты, он облил все клетки креозолом, а трупы отнес в мусоросжигательную печь, где сжег до тла.
Тогда, уже сам наполовину занаркотизированный, он позвонил по телефону. И вот днем пришли дезинфекторы и наполнили плотно запертый старый красный кирпичный дом синеродистым тазом, в таком количестве, что его хватило бы для истребления всех клопов и тараканов на трех судах, величиной с «Левиафан». Так много было этого газа, что воробьи, летавшие над высокой, двадцатиметровой крышей, -как я уже рассказывал вам, - почувствовали его.