— Алло, — продолжал господин Гарди, — я начинаю как раз с того, чем вы завершили дрессировку. Вы видели обезьяну, которая ест ножом и вилкой?
— Да, господин импрессарио. У нас даже был такой развитой магот бесхвостый, что он эти ножи просто глотал. Мы отправили его на вскрытие и получили обратно целый набор приборов на шесть персон.
— Алло, — раздался в трубке другой голос (то был уже директор всего заведения), — алло, давайте короче, по-деловому! Речь идет об очень кротком экземпляре собакоголового павиана. Знаете, это та самая Юльча, то чудо, которое было на афишах. Она катается на велосипеде, пьет из бутылки, надевает бальный наряд со шлейфом, тирольский костюм, и знает много других антре и смешных трюков. Мы вам ее уступим со всем обзаведением за двести крон. Нам очень не хочется с ней расставаться, но Юльча не привыкла к публике. Впрочем, через пару минут мы у вас…
Они дали отбой прямо мне в ухо и через четверть часа привезли Юльчу на автомобиле, связанную веревкой, точно злодея. Водворили мы ее в кухню на нижнем этаже, где варилась пища для двадцати собак и ютилось несколько щенят. Те со страху забились в угол и, жалобно повизгивая, стали ждать, что будет дальше.
Мы сговорились с господами о цене. Они отдали Юльчу за сто шестьдесят крон, бесплатно оставили в придачу ее туалеты, и подозрительно быстро со мной распрощались. После их отъезда я позвал своего слугу Чижка и распорядился развязать собакоголового павиана. Чижек упал передо мной на колени и забожился, что у него на руках старушка-мать (это была неправда, ибо он уже довольно давно сбежал из дому). Увидев, что этот номер не пройдет, Чижек потребовал авансом в счет своего жалованья пять крон, объясняя это тем, что перед таким серьезным и опасным предприятием следует подкрепиться. Удовлетворился он, однако, и двумя, получив которые тут же отправился набираться отваги.
Вернулся Чижек через три часа. Я видел, как он открыл калитку и, пройдя через двор, скрылся в доме. Некоторое время внизу был слышен какой-то шум, потом все смолкло. Я проверил, заплатили ли мы за Чижка страховку от несчастных случаев и, убедившись, что да, менее обеспокоенный спустился вниз и осторожно отворил дверь в кухню.
По всему было видно, что Чижек свое дело сделал. В слабом свете висевшей на стене керосиновой лампы мне представилась умилительная картинка. Успев развязать Юльчу, Чижек теперь без движения лежал на кровати; отвага, которой он набирался за две кроны, одержала над ним верх. Юльча, вероятно решившая, что, связывая, ее опять учат чему-то новому, употребила веревку, от которой ее освободили, чтобы связать Чижка «козлом». Бедняга Чижек лежал на кровати как тюк и спал. Юльча перенесла и уложила вокруг него всех щенят, каких нашла, а теперь что-то искала у Чижка в голове. Щенята, благоразумно соблюдая тишину, ожидали, когда дойдет очередь до них. Вот при каких обстоятельствах Юльча познакомилась со мной… Я развязал Чижка, обезьяна мне помогала; затем она взяла меня за руку и ни за что не отпускала, так что я волей-неволей был вынужден отвести ее наверх. Там я ей дал яблоко и хлеба. С тех пор, умей я делать все то, что она, Юльча, пожалуй, не покидала бы меня ни на минуту. Но я не умею прыгать с дерева на дерево, оттуда на карниз, а с карниза на крышу. Кроме того я заметил, что она сильно досадует на меня за то, что я не умею раскачиваться на висячей люстре.
На эту висячую люстру Юльча вскочила в первый же вечер, когда она у нас появилась, и тщетно пыталась меня соблазнить последовать за ней. Правда, люстра все равно бы нас не удержала: она сорвалась уже под тяжестью одного собакоголового павиана. Большая керосиновая люстра слетела вниз, лампа взорвалась, вспыхнула мебель, потом занавески и пол. Пока я вызывал по телефону пожарных, Юльча удрала через окно и, устроившись на дереве напротив, смотрела на языки пламени, вырывавшиеся наружу.
Когда приехали пожарные, Чижка им пришлось из дома вынести, потому что он преспокойно спал. Из-за Юльчи спасательные работы были несколько затруднены, ибо она приблизилась к пожарной помпе и принялась попеременно раскачиваться на обеих ее плечах. Те, кто присутствовал при этом, уверяли, будто Юльча помогала гасить огонь. Очень сильно сомневаюсь. Позже, когда она однажды ночью совершила прогулку на Мальвазинки и в кладбищенской часовне раскачивалась на колоколе, они могли бы с таким же успехом утверждать, что Юльча отправилась звонить по том трамвайном служащем, которого она перед этим встретила на улице и у которого отняла фуражку, от чего этого доброго человека хватил удар. И все-таки это было очень милое создание… В тот раз, чтобы я не сердился, она принесла мне с кладбища железную табличку с надписью: «Здесь почиет мой возлюбленный супруг. Жди меня!»
Когда пожар потушили, я направился с Чижком и Юльчей в единственную спасенную от огня комнату на первом этаже. Юльча благоразумно уселась на кушетке и медленно рвала в клочья какой-то жилет, который в этой панике она захватила где-то по соседству. Никому из нас этот жилет не принадлежал, и поэтому мы ей не препятствовали.
Чижек тоже молча и спокойно сидел за столом и наблюдал за Юльчей. И вдруг он проговорил с убежденностью в голосе:
— Нет, сто шестьдесят крон за нее совсем не много. Я бы даже сказал, что это очень дешево!
Я дал ему подзатыльник. Так мы все трое — я, Чижек и Юльча с чужой жилеткой — молча просидели до одиннадцати часов ночи, размышляя каждой о своем.
После одиннадцати мы взяли Юльчу за руки и отвели в сад, в большую клетку, оставшуюся от страуса нанду, которого как-то ночью сожрали крысы. Когда мы уже хотели ее запереть, Юльча сунула руку в рот и, вытащив оттуда стальные карманные часы, протянула их мне.
Мы заперли ее, несмотря на эту взятку, и я, подав часы Чижку, спросил:
— Что вы на это скажете?
— Просто диву даешься! — ответил тот. — Я бы ни за что не смог так долго держать часы во рту.
Владелец часов так и не объявился, и я носил их еще до позапрошлого года. Часы шли очень точно и были с боем.
Из этого я заключил, что они принадлежали какому-то состоятельному зрителю, пришедшему посмотреть, как красиво полыхает наш дом.
Мало-помалу Юльча привыкла на новом месте. Вот только не взлюбила нашу экономку Фанни. Видимо по причине, что у Фанни было больше нарядов, чем у нее. У бедняжки Юльчи и вправду была всего одна юбка, хоть и со шлейфом! Все же ужасающая бедность… И вот однажды, поднявшись наверх, Юльча отворила дверь в комнатку барышни Фанни и обследовала один ее туалет. Это был красивый новый наряд, переброшенный через спинку стула. Сперва Юльче больше понравилась блузка, чем юбка. Она натянула блузку на себя, но поскольку та на ней висела мешком, попробовала надеть ее наоборот. Затем просунула голову в рукав, которому пришлось «раздаться», чтобы обновка сидела на обезьяне как следует. Но половина блузки волочилась у нее за плечом. Тогда Юльча попыталась снять блузку и натянула вторую разодранную часть рукава на ноги, а остаток хитроумно обернула вокруг головы, точно тюрбан. Но и это ей не понравилось, как утверждал Чижек, с любопытством наблюдавший эту сцену через окно. Главное, дескать, его интересовало, разорвет ли Юльча также новую Фаннину юбку.
Чижек пришел на кухню и сообщил об этом экономке предельно кратко и вразумительно:
— Барышня, барышня, она уже…
— Что уже?
— Она уже того…
— Да что того?..
— Да Юльча в вашем новом платье. Полчаса возилась, пока натянула. Вон она на псарню идет!
Я появился как раз в момент, когда Юльча с гордым видом проследовала на нашу псарню представиться в новом наряде дюжине ее любопытных обитателей. Она расхаживала вокруг клеток с какой-то дубинкой в руке. Собаки выказывали свою радость оживленным лаем. Еще бы, такое красивое и занятное зрелище! Из Фанниной юбки Юльча сделала нечто наподобие тоги, величественно переброшенной через одно плечо. С другого плеча, словно часть гусарского ментика, свисал перед блузки с блестящими пуговками. Половина блузки образовывала аккуратный тюрбан, а все облачение в целом производило впечатление вылетевшего в трубу патриарха.