Выбрать главу

Включение пограничной территории в состав мультикультурного государства не означало прекращения борьбы за ее политическую или культурную идентичность. Напротив, она продолжала оставаться объектом борьбы на двух уровнях: внешнем - между конкурирующими имперскими государствами, и внутреннем - между центром власти и завоеванными народами. Таким образом, пограничные территории сталкивались с границами в двух направлениях: внутренней культурной границей, обращенной к центру государственной власти; и внешней, нестабильной по своей сути военной границей, обращенной к территориям, оспариваемым соперничающими державами. Паутина отношений между пограничными территориями и ядром была очень сложной и претерпевала значительные изменения с течением времени. Если евразийские империи были объектами ориенталистского взгляда с запада, то верно и то, что евразийские мультикультурные государства разделяли ориенталистское (или "варварское") восприятие своих собственных пограничных территорий как культурно неполноценных или неспособных управлять собой.

Логично, что термин "пограничная территория" подразумевает наличие ядра. Парадоксально, но прийти к удовлетворительному пространственному определению ядра сложнее, чем пограничных территорий. В соответствии с геокультурным подходом, в данном исследовании ядро определяется как место, сформированное в результате осуществления и символического проявления власти. Его основными компонентами были правитель, двор, командование армией, административные учреждения и главные резиденции правящей элиты. Ничто так не иллюстрирует сложность определения местоположения ядра, как феномен передвижных столиц, наиболее заметного символа имперского правления. Габсбурги рано переехали из Праги в Вену, и им пришлось бы снова менять столицу, если бы османы добились успеха в одной из двух осад Вены. Переезд Китая из Нанкина в Пекин (и обратно в двадцатом веке) был оборонительным ответом на угрозу с северной границы. Переезд из Москвы в Санкт-Петербург (и обратно в двадцатом веке) также был ответом на границу в другом направлении с другой целью. Османы перенесли свою столицу из Бурсы и Адрианополя (Эдирне) в Константинополь и снова в Эдирне при Мехмеде IV, который воспринимался как газовый центр джихада в Европе. В Иране перемены происходили чаще, чем где-либо еще до XX века, из-за огромных угроз стабильности центра со стороны внешних врагов, провинциальных и племенных групп. Во всех этих случаях расположение и фортификация столицы в большей или меньшей степени зависели от характера внешней угрозы и близости границы.

В первые годы становления имперских государств центры власти, как правило, были более однородными в культурном и этнолингвистическом отношении. Но по мере расширения империй и роста мультикультурности имперские столицы - Вена, Санкт-Петербург, Константинополь-Стамбул, Тегеран и Пекин - становились все более космополитичными. Более того, по мере того как имперские столицы теряли свою символическую центральность или монополию на власть, возникали аномалии. В Габсбургской монархии урегулирование 1867 года разделило центр власти между австрийскими (Цислейтенскими) и венгерскими (Транслейтенскими) землями. Будапешт мог претендовать на роль такого же центра власти, как и Вена. Хотя Стамбул был неоспоримым центром османской власти с XII века, его внутренние владения переместились из Румелии в Анатолию, поскольку военные поражения вынудили его сдать территории на Балканах. В императорской России перенос столицы из Москвы в Санкт-Петербург породил культурное соперничество за то, какой центр воплощает истинный дух России. В Иране культурное напряжение сохранялось между двумя центрами в тюркском Азербайджане (Тебриз) и на персидском плато (Исфахан, а затем Тегеран). При династии Цин маньчжуры стремились сохранить два самобытных центра власти, один из которых находился на родине в Маньчжурии, а другой - в древних провинциях ханьцев с Пекином в качестве шарнира.

В столицах и на периферии групповые идентичности также были изменчивы. Формирование и изменение первичных лояльностей и приверженностей, будь то социальных, культурных или политических, продолжалось в XIX веке и во многих местах вплоть до настоящего времени. Идентификация с нацией, а тем более с национальным государством была в Евразии относительно поздним явлением по сравнению с Западной Европой и во многих случаях не была завершена к началу XXI века. Проблема наименования этих социальных общностей продолжает разделять ученых. Хотя общепринятого словаря нет, этнолингвистические сообщества, хотя и неудобные, предпочтительнее досовременных наций. Их появление на исторической сцене - этногенез - вызвало много споров среди антропологов. На каждом этапе споров теоретический анализ этого процесса усложнялся.