Все усилия были направлены к тому, чтобы взять замок, но князь Болеслав так и не мог решиться употребить силу.
Он все время твердил, что приехал сюда избранный народною волею, и потому сам не будет ничего добиваться.
Войт надеялся, что голод принудит Вавель сдаться.
У Шелюты, где собирался разный народ, ходили слухи, передаваемые шепотом и с большой осторожностью, что многие горожане, преданные Локотку, видя, что Силезец колеблется и теряет власть, по ночам доставляли в замок съестные припасы.
Евреи также помогали осажденным.
Когда прошла первая тревога, и все ограничилось перебранкой у ворот, в замке вздохнули свободнее.
Княгиня была уверена, что муж не оставит ее и не отдаст столицы Силезцу.
Даже войт за последнее время потерял свою самонадеянность и жаловался на то, что шляхта обманула его. В действительности он ни от кого не получал никаких обещаний, но сам он был уверен, что как только Силезец займет Кравов, все придут поклониться ему.
Приближенные войта ездили по усадьбам, заезжали к его брату и родным, были и в Сандомире, стараясь привлечь к себе шляхту, но никто не хотел помогать им.
Страх перед местью Локотка начинал проникать в сердца. В Сандомире мещане, поддавшись уговорам Альберта, вели себя так же, как краковские мещане, но и там замок не сдавался. В Сонче, напротив того, все вооружились, город остался верным своему князю и готовился к обороне против немцев.
Князь Болеслав уже соскучился по своему Ополю и хотел уезжать, так что перепуганный Альберт на коленях умолил его остаться.
Вавель был окружен войском со всех сторон, и был строгий приказ никого не впускать ни в него, ни обратно. Однако войту доносили, что несмотря на все меры в замок доставляли припасы. Силезцев подпаивали там, где надо было, и они ничего не слышали. По мере того как длилась осада, люди, измученные своими обязанностями караульных, становились более небрежными, и бдительность их ослабевала.
Смелый Мартик каким-то образом прокрадывался к Муше, на Околе заходил к знакомым, дурачил силезцев, и в этом искусно помогал ему вылечившийся Гамрот.
Однажды ночью он даже отважился пробраться на Мясницкую улицу к Павлу и с болью душевной узнал от него, что Грета, не вынеся зрелища унижения города, опять уехала во Вроцлав к родным.
Ему так хотелось видеть ее, что он несмотря на опасность прокрался к ее дому, но он не винил ее за бегство.
— Только бы там не посватался к ней какой-нибудь шваб! — вздыхал он.
— Ну этого нечего бояться, она их не любит, — сказал Павел, — а, впрочем, пусть бы только вернулась, хотя просватанная или даже замужняя; так без нее скучно, и так к ней привыкаешь, как в воздуху.
Заговорили о городе и о замке, и Сула выразил такую уверенность в том, что Краков будет отбит у немцев и виновные понесут заслуженную кару, что Павел совсем перепугался.
— Пусть делают, что хотят с Альбертом и другими виновными, они это заслужили, — вздыхал он, — но только бы пощадили нас! Когда страшный княжеский гнев падет на город, мы все погибнем.
Мартик хлопнул его по плечу.
— Не бойтесь, мы сумеем отличить паршивых овец от чистых, но изменникам пощады не будет, я слишком хорошо его знаю, чтобы сомневаться в этом!
С каждым днем беспокойство в городе увеличивалось: возницы, прибывавшие с товарами из Силезии, из Сандомира и из Торна приносили вести о том, что князь Владислав собирает войско для того, чтобы отнять Краков.
Князь Болеслав все более тяготился своим принудительным гощением в Кракове, становился с каждым днем раздражительнее, а войта и встречал и провожал упреками:
— Ну что же вы мне обещали? Долго мне еще ждать? Вы меня обманули…
Епископ старался повлиять на духовенство, но большая часть держалась в стороне. Между епископом и князем шли совещания по целым дням, а тревога в городе все росла.
Мускате доносили, что Локоток занял епископские земли.
Если бы кто-нибудь приехал этою весною в Краков в период господства в нем силезцев, с трудом узнал бы город. Если бы не присутствие войска, город казался бы обезлюдевшим. Почти никто из шляхты и рыцарства не заглядывал сюда. Купцы не отваживались ездить по проезжей дороге, потому что там нападали на них люди Локотка, да и многие шляхтичи, пользуясь неспокойным временем, поджидали проезжих на дорогах. Этот обычай нападения на проезжих был почти уже забыт в период господства чехов, потому что они сурово карали жадных до наживы рыцарей, но теперь некому было следить за этим, и рыцари-грабители принялись за прежнюю забаву.
В торговых рядах на рынке почти не видно было возов со свежими товарами; половина лавок была закрыта, купцы жаловались и роптали. Зато перед Пилатом около ратуши всегда была шумная и взволнованная толпа. Альберт старался угрозами покорить мещан и удержать в своей власти. Не проходило дня, чтобы квартальные не тащили кого-нибудь в тюрьму, и редкий день обходился без наказания розгами и привязывания перед толпой у позорного столба.
Те, кто посмелее, отваживались говорить Альберту в глаза, что он погубил город, но всякого, кто говорил это, держали в заключении. В городском совете половина собравшихся не выражала своего мнения; но некоторые заявляли о необходимости положить конец такому положению. Альберт злился и бросался на всех, как загнанный зверь, но не находил никакого выхода.
А тут еще и войско силезское, хотя город и заботился о его пропитании, соскучилось и начало роптать. Фульд, с первого же дня верно оценивший положение, тайком приносил князю все худшие вести. А князь с каждым днем становился пасмурнее и нетерпеливее.
Время тянулось для него невыносимо долго, но еще труднее было выносить все это княгине. Несмотря на тайную доставку провизии, все-таки ее было недостаточно для всех. Среди защитников начались болезни. О князе Владиславе доходили смутные вести и то через евреев.
Услужливый и ловкий Гамрот, всегда первый вызывавшийся на самые опасные вылазки, был отправлен в качестве посла и не возвратился еще. Наконец, только в мае, обходя ночью валы, Мартик услышал условный знак, означавший прибытие гонца. Он подбежал к тому месту, откуда слышались звуки, и увидел Гамрота, живого и невредимого.
Он принес утешительные вести от князя, который обещал прибыть в скором времени и ручался, что силезцы принуждены будут уйти, только бы замок продержался еще немного.
Разбудили княгиню, и Мартик провел к ней посла. Он повторил и ей, что князь близко и скоро даст знать о себе. Вся именитая шляхта, краковская, сандомирская и великопольская была с ним. Все остались ему верны.
А в Силезии Гамроту передавали, что там ожидалось возвращение князя Болеслава, которому уж надоело ждать.
Еще разговор этот не окончился в горнице княгини, куда сбежались многие из ее приближенных, прослышавшие о приезде гонца и желавшие узнать новости, как вдруг со стороны крепостных валов послышался странный шум.
Мартик и все, кто здесь был, выбежали на двор, хватаясь за оружие.
Ночь была не особенно темная: присмотревшись хорошенько, разглядел за тыном со стороны Вислы какую-то движущуюся массу. В одну минуту он очутился около тына, где уж собралось много воинов.
Сторожевое войско, усиливавшее свою бдительность ночью, было все наготове и бежало к крепостной ограде.
Горсть силезцев, которой немцы указали самые слабые и потому наиболее трудные для обороны места, изменнически подкралась к тыну и пробовала ворваться вовнутрь замковой площадки.
Большие отряды стояли тут же у подножия Вавеля, готовые ударить со всех сторон, если бы нападение удалось.
Но оно не удалось, потому что со всех сторон сбежались защитники.
Мартик колотил дубиной тех, кто успел вскарабкаться по горе до самого тына, других хватали воины, втаскивали наверх, рубили саблями и брали в плен. Камни и бревна посыпались на головы осаждавших, карабкавшихся по холму.